Голос сердца
— Всегда слушай голос своего сердца сын. Глаза будут уводить тебя в сторону от пути, Слух твой, будет принимать яд оскорблений и восхвалений, ум твой будет метаться в поисках выхода.
Старик, скрестив руки за спиной, подошел к распахнутому окну… — или входа, — он улыбнулся, обернувшись.
— Но только слушая свое сердце, ты будешь спокойно встречать и провожать свои дни, может быть даже сожалея о содеянном.
Сколько лет минуло с тех пор, когда я, семнадцатилетний щегол, опустив голову, слушал наставления отца. Его уже и нет давно, но слова, сказанные им, и та обстановка, вновь и вновь прокручиваются в голове, как старая кинопленка, заевшая на этом эпизоде. Наверное, потому что это был наш последний разговор, после которого я уехал и в живых его больше не видел.
Они дружили с первого класса, почти всю началку сидели за одной партой. Он таскал за ней портфель, она делилась с ним всем, что приносила из дома. Жили также, в одном дворе, все игры проходили в одной компании. После пятого его родители перевели в школу с художественным уклоном. Она осталась в нашей школе, но дворовая компания осталась та же. Когда стали постарше, просто дружба переросла в нечто большее, по крайней мере, с ее стороны. Они стали допоздна пропадать в парках, соседних дворах и квартирах друзей.
Только я ходил как неприкаянный – я любил ее.
Сколько себя помню, всю жизнь ходил за ней по пятам, как хвостик, во дворе так и звали «Хвост». Но меня прозвище мало трогало. Сколько раз я пытался признаться, поговорить с ней о моих чувствах, но она только смеялась в ответ.
Я знал, что он прочно сидит на травке, она этого и слушать не хотела, все время твердила – ты его просто не знаешь.
В один из дней, я рассказал о ней своему лучшему другу, Сашке Сафонову, он в ответ только рассмеялся,
— Так в чем вопрос, раздобудь травки и иди к Мишке, — Сашка хлопнул меня по спине, — за траву, он сам Ленку под тебя постелет.
Я сжал кулаки, — врешь, — рыкнул я, двигаясь в его сторону.
— Гадом буду, век воли не видать, — выставил вперед руки Сашка.
Я тяжело опустился на бордюр, в голове не укладывалось, не хотелось верить во все это.
— Я думал ты знаешь, — виновато пробормотал Сашка, — весь район в курсе.
— Ты тоже был с ней.
— Нет! – Воскликнул Сашка, — но я видел.
— Что, где видел? – спросил я, глядя на него.
— У Кострыгина, на дне рождения.
— И что ты видел?
— У Толяна днюха была в четверг, шестнадцатого.
— Это на прошлой неделе, — уточнил я.
— Да, так вот… а отмечал он в субботу, когда родоки на дачу уехали, — он подсел рядом, — и Мишка с Ленкой там были, Мишка поздравлял, а Ленка была в качестве подарка. Там вообще была половина нашего двора, Ленка всю ночь из спальни не выходила. А в воскресенье Мишка хвастался, что заработал две пачки травы, и что ему этого на месяц хватит.
— Какие пачки? – Не понял я.
— Ну, из под сигарет.
Я молча ломал пальцы, перемалывая все услышанное, строил разнообразные планы мести. Я ненавидел его, ее, себя, Сашку, всех. Ненавидел за то, что люблю. Ненавидел за то, что он так с ней поступает. Ненавидел за то, что она подчиняется как рабыня. Ненавидел за то, что сказал. Ненавидел за то, что молчат. Весь мир перевернулся, стал каким-то серым, блеклым.
После этого разговора прошло около месяца. Я почти не выходил из дома, забросил учебу и работу. Но в один из дней я встретил их. Поздоровался и попросил Мишку отойти со мной в сторонку поговорить.
— Дима, не дури, — попросила она
— Да нет, все нормально, — успокоил я ее.
Мы отошли, разговаривать с ним не хотелось, но что-то сказать необходимо, и я брякнул первое, что пришло в голову.
— Мишаня, ты дерьмо. – Мишка побагровел.
— А ты нарываешься, — он шагнул ко мне.
Это был короткий, хлесткий удар костяшкой слева, но я вложил в него всего себя. Вложил всю обиду, причиненную ей и мне. С приглушенным чпоком, правый глаз выскочил из гнезда и через переносицу закрыл левый. Мишка не издав ни звука, упал на колени и завалился на бок. Крови не было, только на раздавленном правом яблоке, собиралась густая корка и тонкой струйкой стекала по щеке, к уху. Я, молча, развернулся и пошел прочь, на душе было скверно, ни кого не хотелось видеть. Где меня носило уже и не помню, домой пришел под утро, отец меня уже ждал. Молча выслушав весь мой рассказ, а мне надо было излить душу, он подошел ко мне, только тогда я увидел, на сколько он постарел.
Речь была короткой, но ее я повторяю по сей день, даже во сне.
Утром за мной пришли.
Я ни чего не отрицал, прокурор просил восемь, судьи дали шесть.
От звонка до звонка. Почему-то зона в памяти даже не всплывает, обычные серые будни. Единственная радость – посылки с воли. За весь срок отсидки я не написал ни одного заявления на УДО, прошлое сгорело в зале суда. На пятом году умер отец. Мать писала что слегла, что очень хочет меня дождаться, и со спокойной душой встретиться с отцом.
— Лена помогает, тобой интересуется, — внутри что-то стало оттаивать, снова захотелось жить.
По возвращении, мать протянула месяц, ушла с красивым, счастливым лицом. Лена приходила почти каждый день, во мне вновь зашевелились чувства, штаны, желания, и я сделал предложение. Она снисходительно улыбнулась.
— Ты что замужем?
— Нет, тебя ждала, — ответила она спокойно.
— Издеваешься…
— С чего ты взял?
— Судя по тону, я так, пятое копыто.
— Нет, — она погладила меня по руке, — я хочу поговорить по поводу одного человека.
Мишаня… так и знал, что без него не обойдется, в душе вновь прошла волна.
— Ты все еще с ним, — спросил я угрюмо.
— Да, он ищет клиентов, я работаю, — она вновь погладила по руке. – Я хочу, что бы и ты был с нами. Не перебивай меня, если ты придешь, я перестану этим заниматься.
Я, молча, встал и вышел, она даже не спросила куда. Ноги сами привели к его квартире, позвонил, открылась дверь. Предо мной стоял высокий, статный, молодой мужчина, с кожаной накладкой на правой глазнице.
— Здравствуй Дмитрий, — сказал Мишка, отступая в сторону, — я знал, что ты придешь.
Я подошел к нему вплотную, рука рванулась вверх, Мишка, запрокинув голову, медленно сполз по стене, короткий, зоновский нож, через горло вошел в череп по самую рукоять.
И вновь бродил всю ночь. Придя домой первое что увидел, это Лена, стоящая посреди прихожей.
— Ты где был? У Миши?
— Да… его больше нет, — глухо ответил я.
— Дурень, — она села на пуфик и заплакала, — какой ты дурень, почему ты никогда не слушаешь до конца.
Она печально посмотрела на меня.
— Быть любимой с ним я могла, но как женщина, нет… у него врожденный дефект… он не может быть любовником… я люблю его понимаешь, люблю… но детей я хотела иметь от тебя.
Плечи ее тряслись. Я даже не пытался ее успокоить, ошалело ходил по квартире, не зная что предпринять, потом все же решился.
— Лен, об одном прошу тебя, — сказал я, набирая номер, — живи как хочешь, только дождись меня.
— Алло… алло милиция, я убил человека… записывайте адрес.
Утром за мной пришли.
Прокурор просил пятнадцать, присяжные дали шесть.
От звонка до звонка. Серые будни. Радость посылки. Она ждет. На пятом году УДО.
Спокойно встречаю и провожаю свои дни. Может быть, даже сожалея о содеянном.
