На сороковой день Пришвин оказался в лесу, гуляя вдоль ручья в поисках нового ёжика. Еще при жизни, закапывая в саду труп очередного ежа, Пришвин тут же направлялся к ручью за новым. Он и сам вряд ли б смог ответить на вопрос, сколько раз наведывался сюда за добычей. Много. Очень много. Пришвин подсел на ежа. Его ломало. Ежей он чувствовал по запаху. Привычка гулять вдоль ручья осталась с ним и после смерти.

На этот раз запах ежа был невероятно сильным. У Пришвина перехватило дыхание.

— Меня ищешь? — услышал русский писатель и, обернувшись, не поверил зрению: рядом с ним, прямо напротив его бровей, располагались когтистые ноги. Сам ёж был громаден, как бог. Впрочем, в бога М. Пришвин почти не верил, так что сравнение будем считать некорректным. Он просто увидел ежа. Ёж как ёж, только сильно большой.

— Позвольте, — сказал Пришвин, — это вы мне?

Ёж был выше русских берёз. Он огляделся и заржал фамильярно, как купец третьей гильдии:

— А что, ты тут еще кого-нибудь видишь?

— Нет, — промямлил Пришвин.

За его спиной плескался ручей. Пришвин вдыхал запах большого ежа и чувствовал приближение большой эйфории. Разговаривать он пока не мог.

— Ну вот, — сказал ёж, — значит тебе, —  и, легонько пхнув писателя лапой, столкнул его в воду.

Пришвин умел плавать, но сейчас ему не хотелось. Досадливо отфыркиваясь, он подплыл к берегу и ухватился за куст, чтобы вылезти на сушу. Но ёж снова подпихнул его лапой, и Пришвин опять очутился на середине ручья. Так было несколько раз: Пришвин грёб к берегу, а ёж спихивал его назад в воду. Наконец, видя, что Пришвин почти выбился из сил, ёж выпнул его ногой из ручья и палочкой закатил в загодя положенную на землю шляпу.

Лёжа в шляпе, Пришвин думал, что всё это ему снится.

Между тем, ёж поднял Пришвина и понёс куда-то; видимо, к себе домой — издеваться.

В доме ежа Пришвин был грубо вытряхнут из шляпы прямо на пол. Свернувшись в клубочек, он с ужасом ждал, что сейчас ёж наступит на него и раздавит. Пришвину хотелось закатиться под кровать, но от страха он даже не мог пошевельнуться. Он мог лишь подглядывать за ежом уголком левого глаза, не до конца прикрытого растопыренной ладонью. Еж, тем временем, зачем-то взял настольную лампу. Пришвин почувствовал, что писает в штаны.

— Смотри, — сказал ёж: — это луна, — и включив лампу, направил её в лицо мокрому Пришвину, — Похоже, правда?

Пришвин жалобно скулил и не отвечал.

— Смотри, — опять сказал ёж: — это луна. Луна это. Сегодня лунная ночь.

Пришвин скулил и не отвечал.

— Смотри, — терпеливо повторил ёж, — что это?

— Луна, — прошептал Пришвин.

— Вот и молодец, — похвалил ёж и извлек откуда-то спички.

Пришвин почувствовал, что снова писает в штаны.

Но ничего особо ужасного не случилось. Просто ёж раскурил папиросу, сел рядом с Пришвиным на пол и начал дуть ему в лицо табачный дым, комментируя:

— Облака, облака. Низкая облачность. Лунная ночь и низкая облачность.

Пришвин закашлялся и кивнул.

Потом ёж захотел жрать. Он так и сказал:

— Пора чуть-чуть пожрать.

Пришвин почувствовал, что вот-вот снова написает в штаны, но уже не смог. Всё так же свернувшись в клубочек, он лежал на полу и наблюдал за ежом.

Еж тем временем сервировал стол. К чаю у него были мыши. Некоторые из них еще дышали.

— Ну что, пойдём, перекусим, — сказал ёж и легким движением правой передней лапы подцепил Пришвина, посадив его на стол, между тарелками с мышами, — давай, не стесняйся. И перекусил мышь первым.

Пришвин понял, что сейчас ему придётся съесть мышь.

Пришвин не любил мышей. Он любил чай с молоком и булкой, и еще иногда водку с варёной картошкой. Но ёж был гостеприимен и настойчив. Первую мышь Пришвин съел на 35-й минуте ежового гостеприимства. Он ел мышь и плакал. Он точно знал, что по каким-то непонятным, но очень веским причинам не может отказаться от угощения ежа. После мыши был десерт: сушеные опята. Пришвин молился богу, которому не доверял, и просил Его, чтобы опята оказались ложными. Он хотел умереть, совершенно забыв, что уже сделал это.

После ужина было еще немного низкой облачности, а потом ёж выдернул луну из розетки и завалился спать. Пришвин, дрожа от холода, начал искать в темноте газеты. Нашел несколько штук, свил себе из них некое подобие гнезда и, всхлипывая, уснул.

С тех пор прошло много времени. Пришвин так и живёт у ежа в доме. Он уже давно научился ловить в пищу мышей и полюбил сушеные опята. Ёж его хвалит за сообразительность и иногда приносит ему из лесу ягоды шиповника. И всё было бы хорошо, если бы ёж хотя б изредка выпускал своего питомца в лес. Но сколько Пришвин ни просит ежа взять его с собой на прогулку, тот остаётся неумолимым.

Недавно он сказал Пришвину, что выпустит его только тогда, когда Пришвин научится носить на спине яблоки, складывая их туда без помощи рук, ног и других, абсолютно бесполезных в данной ситуации, частей тела. Целыми днями Пришвин катается по полу среди яблок и ненавидит их уже гораздо больше, чем ежевечернюю низкую облачность, луну и запах ежа, который — подумать только! — когда-то так ему нравился.

А иногда к ежу приходят другие ежи с маленькими ежатами, которые очень любят Пришвина. Они берут его на ручки, кормят его стрекозками, тискают и умиляются тому, что взрослый самец писателя совершенно — ну просто абсолютно! — не колюченький.