Поезд гусеницой полз к городу. Проплывали дома, дворы, высокие заборы, разноцветные, как детские раскраски, с узорами непонятных надписей, грубых, но ясных лозунгов и категоричных непечатных высказываний. Ярко, но почему-то серо. Деревья с пыльными листьями: кривые и вечно обгрызенные карагачи, высокие тополя уже обросившие пух. Мосты, машины, дороги.
Первое августа, шесть утра. "Здравствуй, мой город, знакомый до слёз, спрятался в арке случайный прохожий." В наушниках играл Сплин.
В проходе появилась проводница, симпатичная для своего возраста женщина с красной заколкой на крашенных волосах.
— Антон Воронин?
— Я за него.
— Ваш билет. — рот скривился в презрительной гримасе, когда она важно отварачивалась от меня. Шутки, даже такие традиционные, утром действовали, как говно под дверью в подъезде. "Подумает, что я легкомысленный прожигатель жизни и наркоман или, что я просто дебил. Да пусть хоть в гомосексуализме подозревает, пусть только не трогает больше!"
Пахло душной ночью. Никто не спал: станция — конечная. Или конченная. Никто не спал, но все собираются очень тихо и шепчутся в полголоса — слишком рано, чтобы разрывать плёнку ночной тишины. Только дети пока ещё уверенные, что время суток зависит от них, а не от солнца, на все лады задавали взрослым наивные вопросы, канючили и просились в туалет.
Я воткнул второй наушник:
"Мы так похожи, смотрим друг другу в глаза и мороз по коже..."

Тёплая минералка скользнула в желудок через глотку. Ударилась там о голые стенки и булькнула дальше в двенадцати перстную кишку. Пустая бутылка с шумом смялась в пластиковый комочек и упала в мусорку, сооружённую из бельевого пакета. Продираюсь сквозь сборы белья и вещей, сквозь переодевания из дорожных маек и шорт в выходные джинсы и рубашки, сквозь весь дух и запах плацкарта, торчащие у лица и колен ноги и руки. К вагонной помойке, как к великой цели!
Зеркало у запертого туалета потемнело и треснуло при виде моего лица. Я себе улыбнулся, обнажив голую десну чуть дальше левого верхнего клыка, сморщив синяки под глазами и короткую жёсткую, как наждачка щетину.

Поезд медлил у вокзала. Бледно-жёлтое здание с красными вывесками РЖД приглашало прямо сейчас взять ещё билет и рвануть куда-нибудь по-новой.
"Нет, родной, попозже, я устал... Но я устал окончен бой, беру портвейн иду домой."
Вагон заспешил к выходу, толкаясь и перетираясь в однородную человеческую массу, всё ещё шёпотом, но уже по хозяйски — утро брало своё. Мужики, те что посмелее в голос торопили своих дочерей и жён.
Я влился в массу, растворился в ней и растаял "как прошлогодний снег, как сахар в чае".
Поток неповоротливой тягучей смолой понёс меня к тамбуру. Сумки цеплялись за лавки, лавки за ноги, ноги цепляли пол и тащились по направлению потока. Из вагона я вывалился, как аккуратная пробка из бутылки шампанского. Спрыгнул  на перон и, прибитым к берегу бревном оторвался от людского водопада.
Шорох вагона сменился шумом вокзала.

Люди. Русскоговорящие и не очень, в самой разной одежде, разного пола и возраста. Пёстрые, как открытки, почти праздничные, после песочного цвета военной формы и загоревших чёрствых лиц.
Последний раз я был дома и видел этих людей чуть более полугода. Отпуск около месяца длинной прошёл быстрой уверенной походкой и подмигнул, мол, я ещё вернусь. Ещё до этого была должность сан-инструктора, полгода подготовки, курс выживания, контракт, ещё раньше срочка на юге, звание младшего сержанта и морпеховская учебка, пожилой военком.
— Служить хочешь?
— Не очень.
— Не очень, но всё-таки хочешь, в морскую пехоту пойдёшь. В ДШБ.
Мне тогда эти буквы ни о чём не сказали. Я знал много других слов из трёх букв и собирался послать военкома на любое из них. Не послал, послали меня. А мне-то что? Я молодой, цену жизни пока не знаю, разменял на дальние страны, как монету. А вот теперь командировка, ближний восток, песок, песок, песок...

Летнее рассветное солнце брызнуло в глаза. Тёмные очки, как у Сталлоне в фильмах про полицейских, перекочевали из рюкзака на бесстыжие от усталости глаза. А солнце нагрело бритую голову и мозги.
Солнышко наше уральское, тёплое, нежное, совсем не то, что в пустыне нагревает берцы и форму до температуры кипения воды, испаряет оазисы и оставляет на чрезмерно белой коже ожоги.
Я улыбнулся солнцу. Оно улыбнулось в ответ.
Весь свой нехитрый скраб: рюкзак всё той же песочной расцветки с множеством ремешков и кармашков закинул за спину на одну лямку, зевнул и зашлёпал старыми кедами к парковке.
Таксисты требовали сумку, называли преувеличенные суммы и зазывали в свои бежевые нексии, лады цвета мокрого асфальта и логаны всевозможных непривлекательных расцветок.
"Не, мужики, спасибо. Не надо."
Среди блеска глянцевых крыш автомобилей на вокзальной стоянке курил парень. Что-то в его лице было еврейское, а в фигуре пролетароское. Фамилия — Залецкий способствовала.  Морщась он чесал щёки небрежно бритые, плевался под ноги другим водителям, спешащим мимо. Короткие волосы неопределённого среднего оттенка примялись ото сна. Крючковатый длинный нос двигался как-будто отдельно от владельца.
Он увидел меня издалека, но не подал виду. Докуривая открыл дверь переднего пассажирского сиденья, пожал крепко руку и только когда я сел в машину сказал чуть хрипло:
— Ну здорова, дружище.
С Игорем мы дружили со школы, класса с девятого точно. Про нас говорили, что я плохо влияю на него, а он на меня. Игорь прекрасно знал, как жить эту жизнь, не сильно вникал в школьную программу, имел если не золотые руки, то по крайней мере растущие из нужного места. Рано начал курить и выпивать, что в целом не мешало ему неплохо учиться и зарабатывать теперь. Для меня наоборот — любая чисто житейская проблема могла стать непреодолимым препятствием, зато, точно также, не вникая в среднее образование, я легко схватывал налету весь материал и много лучше справился с экзаменами. Мы были схожи по мелочи в литературных и музыкальных вкусах, имели одинаковое чувство юмора, но самое главное, что нас объеденяло оба старались избегать любых хлопот(понимая их бесполезность и бессмысленность в масштабах хотя бы Солнечной Системы) и душевно страдали подобно Пьеру Безухову. Я от неразделённой любви, каждые три недели разной (иногда  разлелённой, что на сам факт страдания не имело никакого влияния), он — от неопределенности судьбы нашей великой державы, и оба от осознания собственной гениальности на фоне тщетности бытия. Мы никогда в отличие от традиций того времени не начинали фраз со слов "брат за брата...", не собирались поступать на один факультет и не строили вдвоём бизнес. Мы с самого начала нашей дружбы подсознательно догадывались, что всегда будем идти по разным дорогам в разные стороны. Но, похоже, именно это и роднило нас — нам не в чем было конкурировать. Впрочем, увлекались мы при этом одним и тем же: немного играли на гитарах, пробовали писать песни, стихи и прозу. Брались вдвоём за роман, но бросили, разругавшись из-за незначительных деталей антуража.
Сегодня Игорь ездил на подержаном белом Лансере лет двенадцати, работал каким-то инженером на каком-то заводе, вроде неплохо получал, перебивался случайными связями и время от времени пил как конченный алкоголик. Нечасто и аккуратно, чтобы это не мешало социальной составляющей его жизни.
— Ну как ты? Рассказывай! Воюешь?
— Ну... — я смутился, улыбнулся на всякий случай. — Брата помнишь? "Да не, писарем в штабе отсиделся..."
Он больше ничего не спрашивал, вёл машину молча, стараясь объезжать утренние пробки. Тишину перебивали такты двигателя, гудение клаксонов и шум улицы пробивающийся сквозь приоткрытые окна.
— Слушай, включи чего?
Игорь ткнул не глядя пальцем в магнитолу. С маленькой флешки заиграло: "Если я уйду, кто сможет меня найти..."
Через полминуты я стал тихо подпевать. Бить в такт ногой, по коврику и отстукивать ладонями на коленках ритм. Друг чуть прибавил: БГ запел громче. Ещё через полминуты мы подпевали вместе. Потом рассмеялись. После Аквариума пел Шевчук:"Я получил эту роль."
— Следи за дорогой, — сказал я. Мы снова ехали молча.
Дороги, дома. Проспекты, улицы, переулки. Всё такое знакомое. Возвращаясь туда, где долго не был, тем более домой, удивляешься, что всё по старому. Удивляешься, а потом вдруг понимаешь:"Я дома. Вот он мой город. Мой дом. Как же я по нему скучал. Вот здесь я гулял, вот здесь тоже, а вот здесь я купил себе гитару, а вон туда за пиратскими дисками ездил. Когда это было? Лет десять назад?"
Лансер остановился на платной парковке где-то в историческом центре, среди старинных двух- трёхэтажных зданий, наполовину ушедших под землю. Дома бледно-жёлтого и такого же бледного розового оттенка неприлично обросли рекламными плакатами, вывесками, завели у себя во дворах нотариальные и адвокатские канторы, маленькие типографии и канцелярские оптовые магазины. Некрасиво и безвкусно, как молодящиеся несчастные пожилые женщины без семьи и детей.
— Пойдём, — сказал Игорь. — Здесь есть отличный бар. Мы в нём как-то были.
— Мне домой надо. Меня ждут.
— Задержишься на полчаса.
И я не стал спорить, хотя, наверное, должен был. Не хотелось спорить, сопротивляться, драться, что-то доказывать, брызгать слюной и грозить кулаком и пальцем. За последние пару лет я делал это ежедневно по несколько раз. А теперь хотелось тряпочкой лежать в углу.
Бар "Камчатка" отличался качественной выпивкой, деликатесной закуской, антуражем советской эпохи и завышенными ценами. Но бар был действительно хороший, а самое главное работал даже в такую рань. Он располагался в подвале исторического здания с башенкой, на главной улице города, исключительно пешеходной. На улице всегда слонялись без дела или бежали по делам толпы, одним концом она упиралась в парк и городскую администрацию, другим в набережную. Из достопримечательностей имелся драматический театр и памятник Ленину в масштабе один к одному. За городской администрацией стоял ещё один памятник, в той же позе:"Вам туда, товарищи!" Но в три раза больше и на высоком постаменте.
В "Камчатке" мы уже один раз бывали. Выбрались в город по делу, собирались что-то выбрать и купить. Зашли утолить жажду и остались до вечера, пока не потратили все деньги и не упились в хлам.
Внутри несмотря на время ничего не изменилось. Пел Чиграков:"Я так решил ещё с утра: сегодня точно напьюсь..."
"Не сегодня." — подумал я.
Бармен приветственно поднял руку, мы заказали по пиву. Светлое нефильтрованое пришлось кстати. Первую кружку следовало пить залпом, непременно за встречу, вторую долго не тянуть, тост давать или за родителей, или за любовь.
Мы торопиться не стали.
— За встречу! — стукнули запотевшими кружками из толстого стекла.
— Как же машина? — спросил я.
— На такси доедем, завтра заберу или сегодня вечером.
Я кивнул. Снова молчали. По-честному сказать, никто меня не ждал. Никому я о дате приезда не говорил. То ли сюрприз хотел сделать, то ли... Не знаю.
— Ну как ты? Чего молчишь-то? Тебя там не кантузило? — о чувстве такта Игорь никогда не слышал, подозревал, возможно, о его существовании, но реального значения никогда не придавал.
— Я устал, — ответил я и улыбнулся, сам не знаю чему. Тому что наконец-то сказал об этом. — Ты даже не представляешь, как я устал.
Он кивнул, отхлебнул пива.
— Тебе нажраться надо.
— Может быть, но не сейчас.
Он снова кивнул. Пиво кончилось быстро. Второе брать не стали. Расплатились. Заказали такси. Курили у входа.
— А помнишь, как в прошлый раз здесь были?
— Помню, — Игорь усмехнулся. — За чем ездили-то?
— Не помню.
— Ну и ладно.
Закурили ещё по одной. Дым ровным расплывчатым облаком плыл вверх. Солнце поднималось выше. Важно шастали голуби собирая сор из щелей между плиток. Нагло прыгали воробьи под ногами. На газоне сидела кошка.
— Ты езжай, а я посижу.
— Хорошо, — ответил я. — Увидимся.

Таксист был на тёмно-зелёном ланосе. Особого внимания на мой явно негражданский багаж не обратил. Внешностью обладал заурядной, но с аристократическим налётом безразличия. Глаза скрытые тёмными очками говорили:"Мне всё равно. Я вожу тебя за деньги. Мы едем молча. Шансон я, так и быть, включать не буду."
Встреча меня не обрадовала. Меня ничего не радовало. Я слишком упорно ждал этого возвращения, как факта. Вот вернулся. А дальше что? Ничего. Может пройдёт пара дней и всё встанет на свои места. А пока всё было неестественным и чужим. Как-будто это не мой дом. Не мой друг. Я чувствовал себя, как говорится, не в своей тарелке.
В наушниках пел Шахрин:"Я провёрнут через мясорубку дня, я устал, как пёс, меня шатает. Разбиты руки в кровь. Нет третьей струны. Мне всегда чего-то не хватает."
А чего не хватает, да кто его знает?
Машина заехала в родной двор. Второй подъезд старенькой пятиэтажки.
Снова заиграл Сплин:"Здравствуй, мой город, знакомый до слёз..."