“Заблокировали, гады
Обрубают все концы,
Улыбаясь убивают
Благородные отцы
Седина на их погонах,
Благородная слеза.
Когда крестятся, иконы
Кровью им плюют в глаза.
Перед камерой целуют
В Пасху жертвенных детей
И уводят их под утро
В тёмный-тёмный Мавзолей.
Каждый новый юный гробик
Пополняет их гарем
Свежей плотью, сладкой кровью
Для усталых старых вен.
Как сияют их погоны!
Как звезда, горит слеза!
Отчего же, иконы,
Не плюёте им в глаза?”
Глеб Самойлов

Явление I

“И благословил Бог седьмой день, и освятил его,
ибо в оный почил от всех дел Своих, которых Бог творил и созидал”
Бытие, 2:2

Больше всего на свете я ненавижу воскресенья.
Согласен, это странно. Ведь вообще, по традиции, принято крыть тремя слоями шифера начало рабочей недели. Но я людские привычки не принимаю, тем более что именно в понедельник, потолкавшись утра пораньше в системе стадного транспорта, можно собрать такой урожай негатива, что если бы отрицательные эмоции можно было бы конвертировать в хлеб, то мы бы завалили нахрен хлебо-булочными изделиями все мировые рынки, и сосала бы Канада лапу. Ха, а ведь когда я, будучи молокососом, въезжал в большую экономику, то реально думал, что хэбэшные изделия – это хлебо-булочные, а не хлопчато-бумажные. Не смейтесь.
Хорошо, когда просыпаешься утром в своей постели. Ещё лучше – если в чужой, но тут уже всё решают интимные детали. Но если на дворе воскресенье – держись, ты можешь очухаться где угодно.
На кухне, сложив буйну голову на стол – неплохо. Сидя на дверном коврике, упёршись на входную дверь – тоже нифигово. В ванной, будучи опутанным шлангом на манер удава Каа? Нормал.
А найти себя утром висящим на люстре хрен-знает-какого-века? А на шкафу? А в холодильнике? В стиральной машине? Что, не доводилось? А я, кажется, всё перебрал. Моё накачанное химическими реактивами тело встречало воскресный рассвет в самых непредсказуемых местах и причудливых позах. Всему виной суббота, проходящая в безудержном отрыве за рабскую рабочую неделю. Ладно, смейтесь.
Утро началось в лучших традициях выдуманных историй – с телефонного звонка. Я кое-как нащупал аппарат с выгравированной символикой грехопадения, глянул на дисплей и застонал. Звонил Экселенц. Что автоматически означало, что спать, как и вообще отдыхать, сегодня накрылось. Потрезвонив несколько секунд, аппарат отключился, после чего гневной рукой был отправлен в полёт. Стукнулся об стену, высек пару искр и ехидно хихикнул.
T.G.I.S.*
(Апелляция к английской аббревиатуре T.G.I.F. – “Thank God Its Friday”, “Слава Богу, уже пятница”. В данном случае имеется или Saturday – суббота, или Sunday – воскресенье.)
Шеф, ясно дело, перезвонит. Тут простой расчёт: лучше перенабрать через пятнадцать минут и говорить с собеседником, у чьего мозга поршни уже вертятся, чем слышать в ответ вялое мямленье. Экселенц, он такой.
Я встал (в этот раз, как не удивительно, с кровати), вправил вывихнутую руку, потянулся до хруста в позвонках. Музыкально вышло. Сунул босые ноги в огромные тапки в виде плюшевых бульдогов (смех и грех, ага, но уж больно они мне нравятся – я же могу позволить себе хоть какие-то слабости?) и, шаркая и держась за стену, двинулся через спальню и гостиную к Мекке советского интеллигента времён застоя.
— Утро, — бросил я на ходу музыкальному центру. Точнее, просипел.
Умная машинка, знавшая вкусы хозяина, поскрипела внутренностями и заиграла чардаш. Номер один есть. Теперь номер два. Лезть холодильник, где в морозилке среди пельменей и креветок хранилась «живая вода», решительно не хотелось – одна мысль о её приёме вызывала сегодня рвотные позывы. Итак, пойдём нормальным человеческим путём. Кофе, где же кофе?
А вот и он, родимый.. Он, все слышали? Оооон… Так, теперь турочка. Дрожавшими от похмелья и благоговения руками извлёк с полки кухонный прибор, сдунул несуществующую пыль, повертел так и эдак, в который раз рассматривая выгравированный в меди узор, изображающий сцены крестьянского быта: жатва, выпас скота, сбор винограда, рыбалка… Выгравировано было замечательно, да что там, просто мастерски: того и гляди, выгравированные фигурки придут в движение…
Я медленно поставил турку на плиту, ощущая, что объят с головы до пят священным трепетом. Как ни крути, в моих руках – история. Подарок Шефа, заслуженный трофей с взятия Плевны*. Это вам не цацка какая-нибудь, в туристическом ларьке у косоглазого хирожопого араба втридорога купленная. Металл за годы немного потемнел, но это лишь прибавило шарма. Неслыханной щедрости дар, который я не заслужил. И, чтобы хоть как-то оправдать оказанную честь, кофе с тех пор пью только и исключительно по-турецки.
(эпизод Русско-турецкой войны 1877—1878 гг., военная операция русско-румынских войск против укрепившихся в городе Плевне турецких войск Османа-паши)
Томительные, бесконечно долгие минуты – и вот он, глоток нового дня (копирайт, трейдмарк, 99 франков). Спасибо вам, Экселенц, не такая уж вы и сволочь…
Телефонная трубка, это проклятие человечества с сенсорным экраном, услужливо подлетела прямо в ладонь, мерзко при этом хихикая. Как же я её ненавижу. Но что поделать – табельная.
— Игорёк, мальчик мой, — проворковал аппарат голосом Экселенца, — как спалось?
Только помяни, всё как по пословице. А голос-то, голос какой бархатный. Когда начальство глаголет таким тоном, то оно, как правило, по уши в работе. В зубах – сигара, в руках, на манер скипетра и державы, бокал коньяка и кожаная плеть, у ног усердно трудятся пара нимфеток, а провинившийся подчинённый дрожащими руками откручивает колпачок тюбика вазелина…
— Свои влажные детские фантазии для заграничных командировок прибереги.
— Виноват, сэр! – принял я стойку «смирно».
— То-то же. Карета будет через двадцать три минуты. Чтобы был у подъезда.
— Ой, не знаю, успею ли за двадцать три. Тут уже из окна придётся прыгать. А вот за двадцать четыре, пешочком да лифточком – вполне…
— И завязывай с порошком. Ещё раз злоупотребишь – устрою тебе «Таид» или кипячение. Дело молодое, но мне в помощники не клоун нужен. Не забывай, кто ты. Двадцать две минуты. Отбой.
Вот вам и доброе утро. Я замахнулся было в очередной раз телефоном, но подчёркнуто легонько положил его на стол и даже любовно похлопал, словно девушку по попке. Надо, Игорь, надо. А вообще зря я так про Экселенца. Он как раз досуг культурно проводит. Не то, что я.
Да и дерзость мне неслыханную простил. Ведь, по сути, за выпади и поменьше начальство испепелить может. Желающих-то на вакантное место всего толпа. Сокровенная мечта раба – не свободным стать, а надсмотрщиком…
Допить кофе, заработав ожоги гортани первой степени, сгонять в ванную комнату, стоически стараясь не обращать внимание на белую дорожку на стеклянной подставке и ещё на что-то, очень-очень важное, но на что совершенно нет времени, одеться… Через несколько минут я уже читаю в кабине лифта свежие образцы народной мысли, щеголяя в костюме марки «Prada» (опять же, форма…), излучая такие флюиды, как служебное рвение, ответственность и исполнительность. Истинный слуга народа. Или всё-таки государев? А может, вообще двух господ? Проститутка какая-то получается…
— Доброе утро, Игорь Антонович, — проквакала из-за своей амбразуры консьержка.
Ага. Гутен, блин, хренов морген. Думаешь, я не знаю, кто постоянно тырит письма из моего ящика и строчит с неизменными орфографическими ошибками на меня анонимные кляузы участковому? Не любит она помощников депутатов. Борцун с режимом, made and stuck in USSR*.
(“Сделано в СССР, где и застряло” – анг.)
— И вам не хворать.
— Вы что же, на работу?
— А как же, — с абсолютно серьёзным видом киваю я, стараясь не заржать, — и в выходные пашем, лишь бы простому российскому человеку лучше стало.
— Ох тиж, — консьержка смахнула фальшивые слёзы умиления, — чтобы мы без вас делали…
А вот это Экселенца надо спрашивать, он после пятой любит на сию тему речи толкать. Я же краснею и смущаюсь, что девица проведшая большую часть жизни в монастырском приюте девица при первом разе, шаркаю ножкой и незаметно ретируюсь к выходу.
— А спутница ваша где?
— Какая спутница? – так и замер я с рукой на дверной ручке (упс, каламбур!).
— Ну как же, как же, — проворковала эта жаба, чуть не падая в обморок от радости, — вчера же приводили, сказали, родственница из Геленджика.
Я мучительно напряг память до звона в висках. Так, встал один. В гостиной, кухне — никого. Лоджия закрыта. Шкафы, может?.. Ах ты ж…
Ванная. Ванная. Ванная!
Вот на что не было времени!
Геката триединая! Задница Вельзевулова! Бог и его архангелы!
Консьержка чуть не писалась от удовольствия, наблюдая за моей реакцией. Ну ещё бы, остолбенел, вспотел, глазки забегали – знамо дело, знамо дело! Ах, жаба, если бы ты только знала…
Мельком глянул на часы. До отмеренного Шефом срока осталось две минуты. Чёрт, чёрт, чёёёёёрт!
— Ааа, этаааа… Совсем, понимайте, заработался… Всё, да, да… Чёртовая работа… Ночевать осталась. Плохо ей стало. Болезнь, постельный режим, градусник и чай.
— И что же вы, больную оставляйте? — жаба всплеснула руками.
— С ней так… Ничего серьёзного… — хрена себе, ничего серьёзного! – извините, мне пора, служба!
— Игорь Антонович! – донеслось вслед, когда я был уже на улице и прыгал по ступеням, — а когда там пенсии поднимут?
Не знаю, когда, но для тебя, ведьма, я добьюсь персонального понижения.
А ведь кстати. Отличная вышла бы ведьма. Жаль только, рожей не вышла. Ей бы сбросить лет пятьдесят, накрасить да кое-чего подкачать (насосом) – вот тогда совсем другое дело…

***

“There are only three tragedies in life:
1) Life sucks
2) Job sucks
3) GF does not”
Bash.org

На улице уже вовсю сияло солнце. Я зашипел и прикрыл лицо, припоминая, что в спешке позабыл захватить пачку анальгина. Сгореть, конечно, не сгорю, и даже волдырями не покроюсь, но весь день придётся проходить в страстных объятиях мигрени. Прелестно, просто прелестно.
Не успел я додумать мысль, а не лучше ли прямо сейчас послать работу, город и персонально Шефа и отправиться куда-нибудь в сибирскую глубинку лесником, белок да лосей с медведями шугать, как слева послышался истошный скрип покрышек. Из-за поворота вывернул, едва не перевернувшись и задев задом припаркованную девятку, чёрный бенц W112 с двумя мигалками на крыше и всумерть затонированными окнами. Оставив на несчастной девятке вмятину, бенц вновь разогнался до первой космической и затормозил прямо передо мной, оставив после себя короткий, но насыщенный тормозной след.
Я распахнул заднюю дверь и с наслаждением нырнул в тёмную, я бы даже сказал – могильную прохладу. Откинулся на оббитом кожей диване и закрыл глаза, чувствуя, как головная боль убывает до приемно-похмельного уровня. Хо-ро-шо.
Машина тронулась с места. Кроме меня и водителя, в сплошь чёрном салоне больше никого не оказалось. Стоп, а Шеф чего, в багажнике?
Громкая связь включилась сама по себе:
— Игорёшь, может, уже хватит петросянить?
— Виноват, Шеф, — дежурно ответил я. К театральщине, к которой питает пристрастие всё вышестоящее начальство, очень быстро привыкаешь и разве что в открытую не отмахиваешься.
— А толку? Ладно… — голос босса звучал устало, — не думал, что сегодня придётся тебя дёргать, но почуял с утра – не всё гладко сегодня пройдёт, придётся кого-то из своих присылать...
— Да не вопрос, шеф. Только объясните суть.
— Козловского помнишь?
— Я, Шеф, многих колзовских знаю. Вокруг, посчитай, каждый третий козловский, а каждый второй – баранин.
В салоне повисла тишина, постепенно из мёртвой перерастающая в угрожающую.
— Ладно, ладно! – вскинул ладони я и быстро затараторил, — делец из разряда мастеров приватизации. ТЭК. Крупным назвать никак нельзя, но и не мелкий. В курс Тайны не введён, место себе знает, выше головы не прыгает. Так?
— Продолжай…
— Да что продолжать… Довелось поручкаться на банкете около года назад. Личность примерзкая. Я бы прописал сначала в еблет, а потом — эвтаназию.
— Ну так грубо, допустим, не надо…
Экселенц прояснил задачу, молчаливый водитель передал папку с личным делом этого самого Козлова. Шеф отключился, водитель пришпорил железного коня.
Boys and girls, my name is Igor, and that’s jackass called “my life”.
Я погладил папку. Люблю такие штуки. Печать из красного сургута, узор изображает пятиконечную звезду. Старая, приятная на ощупь кожа коричневого цвета. Вот, бывает такое с некоторыми вещами, особенно с разномастным антиквариатом: держишь их в руках и такое ощущение, что они дышат. Того и гляди, рот у неё ещё вырастет и скажет человеческим голосом что-то там умное. А почему бы, собственно, ей не дышать?..
Я положил ладонь на сургучную звезду, закрыл глаза и мысленно представился. С громким треском печать разрушилась, оставив на ладони след от узора. Access granted.
Просмотр содержимого занял у меня не более трёх минут. Теперь ясненько, гражданин Козлов, чем вы провинились. Ничего, поправим…
Я захлопнул папку, отложил в сторону и погладил виски. Волны боли, сошедшие было на штиль, вновь заплескались об мой бедный мозг, вздымая клочья пены. Мои мысли, мои скакуны, панически боясь промокнуть, панически бежали, пока дело не дошло до девятого вала.
Ну как в таких условиях работать?
— Слышь, Домино, — перегнувшись через переднее сиденье, обратился я к водителю, — а у тебя слёз греха нема? Чисто в лечебно-терапевтических целях?
— Нэт, дарагой, — покачал головой он, — да потом, какой такой слёз? Работа, э!
— Ну так-то оно, конечно, так, — с осторожностью и грацией в доску пьяного, но страшно профессионального сапёра, пробирающегося через минное поле, продолжил я, — но, Домино, решать-то как-то надо. Ну, по-людски можешь понять? Нельзя мне в таком состоянии за работу браться, — по-воровски понизив голос, — я же этого Козлова сожру, Домино, сожру да не замечу, даже когда его косточкой в зубах начну ковыряться…
— Э, савсэм капэц?
— Савсэм.
Домино открыл бардачок и достал пухлую флягу.
— Ну, Доминооо… Ты же знаешь – не люблю…
— Дурак, — припечатал Домино, — против природы своей идёшь.
— Жить вопреки, чо, — на автомате выдал я мантру из юности, ни капли не задумываясь над смыслом слов и заканючил уж совсем жалобно, — ну, Домино, ну, родненький, останови там у рынка или вокзала какого-нибудь, а? Ну пожалуйста, Вельзевулом молю, мне минут на пятнадцать…
— Не слэдишь ты за здоровьем, Игорёшь… — Домино ещё что-то там отечески ворчал себе под нос, но я не слушал. Ибо мы выруливали к рынку. Месту скопления людей.  Я перестраивался и предвкушал.
Домино вырулил к бордюру, расшугав пасущихся голубей и чуть было не переехав торгующих семечками и цветами бабулек, готовых при виде несущегося чёрного бенца в точности повторить манёвр птиц.
— Пятнадцать минут, дарагой…
— Спасибо!!!
Еле удержавшись от того, чтобы подобно мальчишке рвануть со всех ног, я сосчитал до десяти, вышел, ооочень аккуратно и мягко прикрыл дверь, поправил костюм и не спеша зашагал в самую гущу толпы.
Уже помянутые бабульки, подобно грибам торчащие тут и там. Редкие, как бы ко всему равнодушные менты, лениво и вроде бы просто так прогуливающиеся между лотков – вот только цепкий сканирующий взгляд совсем не гармонирует с их расслабленной походкой. Это скорее леность льва, знающего, что в саванне он полный хозяин. Вот только реальный альфа не они, а я. Так, дальше… Дальше у нас толстые продавщицы с бирками на груди, способные переносить весь в два раза больше собственного тела… Разношерстные обыватели не очень высокого достатка… Несколько активно работающих карманников, один из них, нарушая правила, крадёт у других… Пугающие своим поголовьем орды азиатов, бойко переговаривающихся на своих языках…
Вонь, грязь, мусор… Помойка у кирпичной стены. Горы окурков. Почерневший от грязи, окурков и множества плевков асфальт. Пустая тара тут и там. Бесконечные ларьки с товарами. Грязь. Грязь везде. И снаружи, и внутри.
И среди этой грязи, материальной и людской, бродит некто в дорогущем костюме, смотрящийся так же уместно, как папуас племени Мумбо-Юмбо на параде на Красной Площади в честь Дня Победы. Но меня тут нет. Их взгляды скользят по мне, не замечая. Я выгружен из их оперативной памяти. Инкогнито, звать которого никак.
На самом деле, такой метод маскировки довольно прост и незамысловат – любой пятиклассник справится. Достаточно внушить окружающим, что ты – Не Их Проблема. Нет, даже так – Проблема, Которая Их Не Касается. И всё. Обывательская психология доделает всё сама.
Ладно, ребята, вы тут занимайтесь своими делами, а я немного попаразитирую. Окей?
Я прикрыл глаза и начал впитывать…

***

«— А эта шаурма раньше гавкала или мяукала?
— Глупые вопросы задавала, да!»
Не всегда шутка.

Порой мне кажется, что Экселенц специально подбирает себе людей по принципу “чем диковинней, тем лучше”. Собственный цирк уродов. Зачастую – на выезде.
В чём же, спрашивайте, моё уродство? Ну, это, как бы… Расскажу в другой раз, окей? Рассмотрим пока уж лучше Домино. Он и куда поколоритнее будет, мамой клянусь, э!
Вообще говоря, Домино нашёл я. Тогда я, ещё только приспосабливаясь к новой жизни, почти всё свободное время проводил, отираясь у транспортных лимфоузлов огромного, сплошь покрытого язвами, поражённого всеми мыслимыми венерическими заболеваниями организма, именуемого Москвой. Постоянная движуха, непременные толпы, толкучка, доводящая до умопомрачения атмосфера какой-то, не знаю, свинцовости… Я бродил. Впитывал. Изучал людей…
Да-да, дорогие детишечки, на первых порах новоявленный именно что изучает людей. Думайте, разбирайтесь в людях? Да будь вы хоть Кэлом Лайтманом*, вы все равно понимайте в других человеках не больше, чем в механизме вызова Ктулху при помощи большого адронного коллайдера, коробка спичек и таблетки орального контрацептива. Да что там, человек чаще всего и в самом себе толком разобраться не может. Так вот, детишечки: только получив способность заглядывать людям в души, вы узнаете, кто вас окружает на самом деле.
(Кэл Лайтман, герой сериала “Lie to Me”, способный по мимике человека моментально распознать любую ложь)
Некоторые из новичков после первых “проглядываний” получают настолько сильное потрясение, что не выдерживают и пускают пулю в рот. Серебряную. Звон разбиваемых иллюзий при этом даже перекрывает грохот выстрела. Хотя, казалось бы, раз уж пришёл к нашим – какие тогда могут быть грёзы о хорошем человечестве? Ан нет же, находятся мурзики.
Ну да ладно, я отвлёкся. Итак, если кто ещё не понял, прямым текстом для тупых: мы паразиты. Мы в той или иной форме питаемся людьми. Общепринятая форма: дистанционная, энергетическая. Просто, изящно, не доставляет пациенту особого вреда. Любители методов погорячее рискуют словить в грудь неиллюзорный кол от своих же сородичей – конспирацию, херр Штирлиц, надо соблюдать! И каждый раз, когда мы потребляем потреблядь, именуемую человеком (потреблядство в квадрате, ага) мы невольно узнаём кое-что о реципиенте. И, к сожалению, what has been known cannot be unknown.
Я встретил Домино у Павелецкого. На вид — обычный водитель маршрутки, понахаевший из средней Азии. Низкий рост, щетина, роскошные усы, большой нос картошкой, выдающиеся брежневские брови. Несменные кепка и кожаная куртка – в комплекте. Что-то, не иначе, как сам чёрт, вынудил меня забиться в его «газель» вместе с остальной толпой. Когда Домино тронулся с места, нечистого помянул весь пассажирский состав.
«Газель» передвигалась через столичные пробки со скоростью гоночного болида и с  лёгкостью и грацией атомного ледокола, рассекающего по обледеневшим северным морям. Создавая по шесть аварийных ситуаций в минуту, проскакивая на светофорах, принципиально отказываясь видеть разницу между количеством полос, нет, даже так – их наличием или отсутствием, подрезая как и величественные кортежи с мигалками, так и грязные, но целеустремлённые трамваи, взлетая ввысь на лежачих полицейских, совершая над сцеплением, тормозами и коробкой передач немыслимые извращения, исключенные из «Камасутры в автомобиле» из-за соображений этики, Домино гнал. От обилий резких разворотов (часто – полицейских), смен высоты, резких торможений и стремительнейших разгонов атмосфера в салоне достигала предела томности. Я даже не мог толком извергнуть какое-нибудь легкое проклятие из разряда тех, что выучиваются в первые же дни, ибо постоянно приходилось отбивать атаки чужих рук, ног, голов, сумок и баулов, валящихся со всех сторон. Зато лингвистический фон, поднимавшийся серой тучей к потолку, достиг таких высоких штилей, что даже такой персонаж, как я, пришёл в восхищение.
Аура в салоне буквально искрилась. И, когда я попытался что-то из неё извлечь, то с удивлением обнаружил, что не один такой умелый.
Пришлось на минутку включить внутреннего Шерлока.
— Канэчная, э, — провозгласил Домино.
Несчастный люд, потирая ушибы помогая друг другу, высыпал на проезжую часть, я же запрыгнул в кабину в кабину. Мой маневр уловил только Домино, и сразу понял, что это для него значит…
— Господин шумахер, а лицензия у вас есть? – спрашиваю я с улыбкой Чеширского Кота, — о регистрации пока уж умолчим…
На лице Домино отразился ужас. “Нелегал” – удовлетворённо подумал я. Ну оно, в принципе, и понятно. Все наши – либо особы приближенные, либо кол и аутодафе, а коль не повезёт и особо тяжкий – так вообще Бобруйск.
Домино судорожно взглотнул. Наверняка прокручивал в голове истории о сотрудниках ФМС, куда специально набирают бывших инквизиторов.
— Слюшай, — понурившись и положив руки на руль, — папался, да?
— Савсэм, — кивнул я.
И тут мне стало так его жалко, что, ну, прям сердце будто рукой сжало, хотя мне, по-идее, сжимать-то нечего. До того момента радовался-то как мальчишка: начало службы – и так выслужиться, а сейчас плакать хотелось. Ну, в конце концов, в чём он виноват? Не убивает же никого. Работает себе, честно выбрал гуманный способ пропитания. А наши его… Как-то… Неправильно это…
— На, — я достал из-за пазухи флягу из-под вискаря, — хлебни.
— Падбрасываешь, да? С паличным взять хочешь? – пробормотал Домино, не отрывая взгляда от баранки.
— Я тебя уже и так взял…
Приложились. Божественный вкус не вызвал по обыкновению эйфорию, наоборот – захотелось плеваться. Какое-то время сидели молча.
— Ты как, — нарушил молчание Домино, — давно?
— Месяц, — я ещё раз отхлебнул и поморщился. Как же гадость…
— Э. Маладой савсем. И тогда – маладым был. Тэбэ бы нармально жить…
Услышав в его голосе жалость, я рассердился. Да кто он такой, чтобы меня жалеть? Меня, легального, самим Экселенцом приближенного?
— Так ты сам?
— Сам. Добровольно. С радостью. Не жалею.
— Эх, ты… — в очередной раз вздохнул Домино, и потом вдруг взорвался, — дурак! Ишак! Балбэс!
Я аж опешил.
— Балбэс! Как есть балбэс! – он погрозил мне пальцем, — пожалеешь! Проживёшь, как я – пожалеешь! Вот ты, щэнок, радуешься! Нелэгал, ага! А выбор у меня был?! А жить я как-то должен?! А ты думаешь, я ваапще хотел становиться таким?! Думаишь, меня спрашивали?!!
Он уже практически тряс меня за грудки.
— Давай! Вызывай, э! Всэх своих шакалов зови! Пусть! Надоело! – он отпустил меня, ошалевшего, и, вновь осунувшись, докончил, — пусть… Умереть хочу… Хватит шайтаном ходить…
Вот надо было, по идее, и вызывать палачей. А я не смог. Просто смотрел на этого съежившегося аксакала, чувствуя, что внутри просыпается что-то доселе неизведанное.
Что за херня?
— Игорь.
— Домино.
— Ммм. А я тогда Нарды. Имячко-то, Гюльчатай, у тебя есть?
— Зачэм?
— Прописать тебя хочу. Давай к Охотному Ряду гони.
Домино повиновался, а я, понимая, что совершаю страшнейшую глупость, набрал номер Шефа. Тот, не перебивая, выслушал моё бредовое лопотание и велел подкатить к чёрному входу. Встретил нас лично и, ласково велев мне убираться прочь, обнял уже ничего не соображающего от предчувствия нехорошего Домино за плечи и повёл в свои покои.
Не знаю, о чём тёрли два аксакала, но на следующий же день старый водитель Шефа в прямом смысле был отправлен на свалку, и место за штурвалом казённой «бэхи» занял пришибленный свалившимся спасением Домино, за манеру вождение быстро прозванный нашими “Исчадие МКАДа”.
Чего таить, Домино оказался классным парнем. Понимающий, юморной, всегда готовый выслушать и помочь, да и вообще он, должен сказать, куда умнее, чем кажется. Порой мне кажется, что он специально косит под толком не знающий русский дурачка. Со мной порой возится как нянька. Думается мне, именно для того Экселенц Домино и пригрел. Чтобы я делов каких не натворил. Помогает, правда, не всегда. Так, у меня квартире… Ой, опять голова…