— Спустили нам количество голосов в нашем округе, которое как говорится вынь да положь! Жаловаться не велено- сразу к делу и приступим.
По городам, сёлам да деревням, что по трактам стоят, всё уже схвачено – надо в глушь лезть. Озаботьтесь первые выезды сами сделать, лично ознакомиться – проконтролирую! Альберт Борисыч не нужно так улыбаться. Я для Вас лично деревеньку подобрал – называется Рио-де Жанейро. Заодно и сравните.
Выехав из областного центра на рассвете, полуторка вместе с урной, бюллетенями, керосином, спичками, сельдью бочковой, карамельками в ассортименте, водкой, сигаретами «Прима» , ситчиком в изделиях и членами избиркома добралась к обеду до места, где от асфальта грунтовка уходила в синеющий до горизонта лес. В лесу грунтовка пропала. Далее две продавленные в лужах колеи уходили прямо в болото.
—Ўсе вот еты дни дош дужа большой был, вот и плъхая дороγа, да хаты ни дайти ни пулутаркай дайехат! – донеслось из-за кусов.
—Чего?? – высунулся из кабины, Альберт Борисыч.
— А я што говорил! – вышел из зарослей ведя под узду лошадь, запряжённую в телегу, крепкий бородатый старикан в лаптях, онучах и камзоле, — слаб ты, Африкан, против Наинки! Филологи, филологи! А она сразу определила никакие не филологи – выборы будут!
— Шут его…вроде и кормил как положено, по-всему-то, Митроха, выходило – филологи едут,— второй старик, помоложе, с ещё не совсем седой головой, вывел из кустов и вторую телегу.
— Здравствуйте, люди добрые! – поклонился первый, давайте перегружайте, чего там у вас, дальше только лошадки вывезут.
— Да тут хоть лошадки, хоть что, — всё равно не проехать, тут и танк загрузнет – с сомнением говорил Альберт Борисыч, прогуливаясь у края болотца.
— Слово нужно знать, особенное – Митрофан подошёл к огромной сосне, росшей у края, поднял с земли слегу и вставив её в непонятную конструкцию, показавшуюся Альберту Борисычу древесным наростом. Два дюжих ещё старика ухватились за свободный конец и заорав: «Эх, ё….!» провернули нарост, уперев слегу в землю. Вода в болоте заколыхалась. Ещё два раза было повторено заклинание – два раза переставлялась и проворачивалась слега – и вот перед телегами, всплывшая из болота, возникла намощеная лиственичной доской дорога.
— Наина, — говорил, подёргивая возжи, оборачиваясь и улыбаясь Альберту Борисовичу, Митрофан – она из потомственных. Ишшо от Ингвара род ведёт. От скальдов. В дежку глянет – всё увидит. Только она молчит всё больше. Или плюнет в дежку и матом ругается. Потом сердита ходит – месяц не подходи. По молодости туготно-то было – она-ж жена мне…А щас – ничего…
— А Африкан по собачьему говну будущее предсказыват. Тоже редко промашка выходит. Сваво Трезора даже кормит особо. Но разве –ж за ним угледишь? Сожрёт чё-нить лишнее – вот и получается, — дед поднял палец, — несоответствие!
-О! – старик ткнул плетью в сторону леса, — мотри, Борисыч, кто вас поприветствовать вышел.
У Альберта душа ушла в пятки – метрах в двадцати от дороги, прислонясь к дереву стоял огромный медведь.
— Твой партийный символ, Борисыч! Пойдёшь лапу пожать?
Медведь протянул лапу, замотал башкой и заревел.
— Гони, Митрофан, нападёт ведь! – у Альберта стучали зубы.
— Не-е-е-е! Говорю-ж с партейным приветом. Вот он Альбертушко и есть твоя Единая Россия! Что, испужалси?
– Вечером приходи, Михаил Иваныч, не дозрели мы! – заорал Митрофан.
— Это вы и язык зверей понимаете? – пытался взять себя в руки посланец центра, — и по воде, может, тоже ходить умеете?
— Ну раньше хаживали, вона Африкан в гражданскую Сиваш перешёл. А сейчас за ненадобностью-то навыки подрастеряли.
— Так это прям паранормальность какая-то, а летать не пробовал, а Африкан? – Альберт от пережитого возбудился и нервно хихикал.
— Парирую!— заявил Африкан,— разви-ж это паранормальность, нас таких паранормальных у батьки не одна тыща была, а вот Митроха по молодости точно паранормальным был, а по-моему так и вообще дурковатым – по сто тонн угля за смену рубил!
— Ну то такое движение было. Стахановское! Я тогда в забое и Наинку свою встретил.
— Тоже в шахте работала?
— Не, — улыбнулся дед,— её Кащей в пласту замуровал. Я камень отвалил, глядь пещера, посветил – сидит моя суженая, в дежку смотрит, чё не веришь?
— Чего-ж не верить,— не сдавался Альберт,— всякие чудеса случаются. А вот скажи мне дед, почему деревенька ваша так странно называется – Рио-де-Жанейро?
— Тут тайна! Великая, сокровенная! Не всякому её открыть можно – Митрофан испытующе поглядел в глаза Альберта Борисовича.
— Да ладно тебе, комик, рассказывай.
— Ну мы, как есть арии, прилетели из глыбин космоса, — торжественно начал дед, огладив бороду. И уже не одну тыщу лет на Земле живём, уже и забывать стали кто мы да откуда. Сначала жили В Южной Америке. Золотишко добывали. А потом как понаехало конкистадорьё, перебрались сюда, где поспокойней. И когда думали где деревушку строить провели мысленную линию от прежнего места, города Рио-де Жанейро через Землю-Матушку прямо на звезду откуда прилетели, и, срубив деревеньку, назвали её аналогичненько, дабы умный, разумея суть сакральную, мог определить откуда мы пришли.
Воцарилась тишина. Альберт думал.
— Погоди, так Земля-ж вращается! Эта ваша ось крутится как цветок в проруби, а учесть вращение вокруг Солнца, так это-ж откуда угодно, получается прилететь могли. Что ты врёшь, дед?
— Вот и мы, значит, сомневаемся и потому, покеда до поры никуда не летим – тут сидим! – и Митрофан с Африканом заржали так, что лошади шарахнулись.
— Ты извини мил человек, — вытирал глаза, отсмеявшись Митрофан,— пошуткувал я.
Это ещё на самые первые выборы приезжали лысые в малиновых спинжаках с золотыми цепями. Всего нам насулили. Будете, сказали, как сыр в масле кататься, малиновые спинжаки и цепуры золотые носить и деревенька ваша будет – город чудесный и переименуем мы её в Рио-де-Жанейро. Мы проголосовали – они уехали. Но только то и сделали из обещаного, что переименовали деревню. Теперь как кто едет – сразу к нам. Соседи, правда завидуют. Вы как были, гутарят, Медвежий Угол – так им и остались.
Смеркалось, но странное дело – от Митрофана с Африканом стал исходить сначала еле заметный, а потом и явственно видный свет и пошедшая в гору дорога с обочинами была видна как на ладони.
Светилась и сама деревушка в которую въехали две телеги, остановившиеся возле местного клуба. Из открытых дверей высыпал народ, стали разгружать подводы. Альберт Борисович с членами комиссии прошли в зал, поднялись в президиум и расселись за столом, накрытым кумачом, поставив на краю подиума избирательную урну.
Балалаешники грянули гимн, народ уселся и собрание началось.
— Позвольте мне ознакомить вас с предвыборной программой — Альберт Борисович положив перед собой брошюрку, перевернул первый лист.
— Эт ты размахнулся, Борисыч,— заорал из первого ряда Митрофан, сидевший рядом с высокой, под стать ему годами, женой, сверлившей Альберта Борисовича тяжёлым взлядом чёрных глаз, — тебе на речь – полкилобайта!
Минуту говорил Альберт Борисович – пятьсот байт! — закричало собрание- пятьсот десять, пятьсот одиннадцать, Lambada!!!! Chorando se foi quem un dia so me fez chorar!!!
Позади Борисыча, грянула как хрустальная ваза о мраморный пол, рассыпавшаяся на тысячи сверкающих осколков музыка. Он обернулся — молодцы в сомбреро наяривали на конго, маракасах, алагозах и прочих бандолинах. Прямо перед ним Наина, перекинувшись в страстную бразильянку в сверкающих перьях двинулась в танце к урне размахивая на манер веера бюллетенем, за ней в белых брюках с кистями встряхивал чёрной гривой молодец, напоминающий Митрофана, за ним в неудержимом потоке ламбады двигаясь в роскошных байанас или вообще без оных вперёд и отступая, размахивали бюллетенями остальные Рио-де-Жанейрцы.
Альберту Борисычу стало дурно и он сполз на пол с широко открытыми глазами.
…Ну вот, Африкан! Поехали наши гости, – говорил дед Митрофан, стоя на краю болота и глядя вслед на подпрыгивающей на грунтовке полуторке.
— И скатертью дорога! Набрешут с три короба, уедут и поминай как звали. И дорогу-то заасфальтируют и воду какую хошь в избу проведут и газ-метан в печь и технику в кредит – язык-то без костей.
— Да-а-а, вздохнул дед Митрофан,— фантастика!