Летняя, теплая ночь. Пламя костра плясало, подстегиваемое редким легким сквозняком, врывающимся в комнату через пробитые снарядами отверстия в стенах.
Бойцам, не спавшим уже третью ночь, хотелось отдохнуть, а отдыхать можно было только так — не смыкая глаз. Вид танцующих языков пламени успокаивал и хоть как- то отвлекал от того, что уже не первый месяц происходило вокруг.
Изредка раздавались одиночные выстрелы и еще реже — короткие очереди. Время от времени в небо взлетала осветительная ракета, и на десяток секунд прямоугольник окна, плотно завешанный тряпьем, заливал белый свет.
Уставшие бойцы в грязных, местами порванных и окровавленных камуфляжах, сидели вокруг костерка. Оружие каждый держал на коленях, расслабляться полностью было непозволительной роскошью- враг находился на расстоянии меньше километра.
-Хороший сегодня день выдался,— закуривая сигарету сказал коренастый рыжеволосый воин с тремя желтыми полосками галунов, означающими звание сержанта.— Наши, говорят, отбили сегодня практически всю Красноармейскую. Молодцы…
-А потеряли сколько?— тихо спросил худощавый брюнет, сидящий в углу и крутящий в руках пулю, извлеченную из него около месяца назад, а теперь хранимую как талисман. Его глаза, темные как ночь, с пули медленно перенесли взгляд на сержанта.
Сержант молчал.
-Я пока на фишке стоял, грузовик двухсотых проехал и еще один с трехсотыми.
Все посмотрели на говорившего. Леха Болотов, контрактник, старшина, среднего роста с русыми волосами и двухнедельной щетиной стоял в дверном проеме, держа во рту спичку и периодически перекидывал из одного уголка губ в другой.
-А у этих?— сержант мотнул головой в сторону окна.
-Не знаю,— пожал плечами Болотов.— Наши нападали, те в обороне были, не думаю, что много потеряли.— Он прошел к стене, возле которой стояли ящики для гранат и сел на них.— Так, мужики, слушайте меня внимательно,— он выдохнул.— Я только что с КП. Сказали, что завтра танки должны подойти, уже вроде как они в области они и к утру должны быть в городе, ну а тут мы их встречаем, и после короткой остановки вместе двигаемся вперед. Цель — захватить площадь и пятиэтажки по периметру от нее, тут будут организованы перевалочные пункты для техники, для дальнейшего наступления. Сейчас организуем отдых, остается один часовой, он же наблюдатель и дежурное огневое средство. Меняемся каждый час, нас как раз семеро. Первым буду я, вы пока организовывайте себе места для ночлега. Меня меняет Антоха, его меняет Стас, потом Кирилл, Артур, Рамазан и Витя последний.
Сержант кивнул и поднялся.
– Ну, чего сидим? Давайте, войны, поднимаемся и устраиваем себе уголок на ночь. Цыган!— он крикнул громче.
Я, погруженный в свои мысли, не сразу сообразил, что это адресовано мне..
—Чего?— непонимающе я взглянул на Витю Таранченко, ну или просто Тарана.
-Ты чего? Оглох? Или вообще не слушал? Ночлег иди устраивать,— он помотал головой, когда мои ягодицы не слишком расторопно покидали нагретую крышку ящика.— И как ты еще жив? Шкуру даже не продырявили ни разу.
-Тебя это расстраивает?— я ухмыльнулся и с прищуром взглянул ему в глаза.— Может я заговоренный, или проклятый? Прокляли, чтобы смотрел на все здешнее безобразие от начала и до конца, — улыбка растянулась на лице, а рука описала небольшую дугу, ну уж очень театрально.
Ребята рассмеялись, кто-то даже отпустил шутку вроде: «Походу в его сухпай концентрированный оптимизм добавляют.»
-Вали, заговоренный, мать твою!— с улыбкой сказал Витя и легонько подтолкнул меня к выходу.
Я поднял руку вверх и наигранно грозно сказал: «Маму не трожь, у моей хоть кадр удачный получился, не то что ты.» И с высокого старта рванул в проем, а там дальше по коридору, за спиной раздавался хохот и редкие выкрики «паскуда» и «говнюк».
Пробежав метров двадцать и не наблюдая за собой пыхтящего здоровяка, я остановился у входа в одну из квартир, там располагались бойцы второго взвода. Их осталось чуть больше половины. Когда до двери оставалось несколько метров, из-за угла выглянул молодой рыжеволосый парнишка. Его лицо щедро покрывали веснушки, а голубые глаза, удивленно смотрели на приближающегося гостя.
-Здорова, Антошка!— останавливаясь около входа, поприветствовал я часового.— Как служба?
Антон растерянно поправил автомат, висевший на плече, и тихо ответил.
-Привет, Цыган. Нормально вроде. А у тебя как?
-Тоже нормально, – я пожал плечами, заглядывая за спину часового.— А Голова на месте?
-В смысле?— непонимающе переспросил рыжий.
-Ты что только проснулся ?— многозначительно посмотрел я на него.— Командир твой говорю где?
-Ааа, так Головин на кухне, с прапором,— кивнул боец.
-С прапором? Елецкий тут? Что он тут забыл?— увидев, как пожимает плечи, я протиснулся мимо рядового и прошел в квартиру.
Обои в некоторых местах были разорваны и свисали замысловатыми лианами, мебель в большей части была разобрана, а кострища рассказывали о ее судьбе. Бойцы сидели по углам одной из комнат, разобравшись по двое, в другой- на чудом уцелевшей двухместной кровати, лежали еще четверо, мирно посапывая. Только богатырский храп бывшего бодибилдера- Валеры или Горы, кто как называет, было слышно еще на входе. Периодически до ушей доносились оживленные голоса начальника пункта боепитания и командира взвода. Разговор начальников был не интересен, сейчас актуальной проблемой для моего бренного тельца являлось место ночлега.
-Ребята, вопрос такой, у вас не найдется мешка спального?— внятно и достаточно громко спросил я, войдя в большую комнату, в которой бойцы еще не спали. Кто-то повернул уставшее лицо и посмотрел на меня, кто-то даже ухом не повел.
Один из бойцов с лычками младшего сержанта кивнул на шкаф, который по счастливому стечению обстоятельств не был еще разобран на дровишки и сказал:
-Возьми, там все равно есть лишние.
-Спасибо, а сколько лишних есть? Я бы ребятам тоже взял, – подходя к шкафу и берясь за ручки поинтересовался из сугубо благородных намерений.
-Ну тройка точно найдется,— «малек» пожал плечамию- А так может и больше.
Наглость, конечно, второе счастье , но все -таки борзеть не стоит. Открывая дверцы, я взглянул еще раз на сержанта, тот устало кивнул и отвернулся, ковыряясь в тушенке.
Три спальных мешка из шкафа быстро оказались в цепких руках Российского солдата, грязных, в царапинах и ссадинах, но крепких и цепких. Прикрыв дверцы, я направился к выходу, где хлопнув по свойски часового вышел из квартиры и понес свое очень уставшее тело к квартирам, в которых расположились остатки родного взвода.
Многие уже легли и отдыхали, а те кто еще не успел провалиться в сладкий долгожданный сон, ждал приятный сюрприз в виде халявных спальных мешков, за всей своей тонкостью были в любом случае лучше любого пола или любых досок.
-Ну ни хрена себе!— присвистнул Кирилл.— Ушлый цыганенок!
Первый мешок полетел именно к нему в руки.
-Вай какой кррррасавчик, брат!— воскликнул дагестанец Рамазан.
И второй мешок тут же нашел своего нового хозяина.
-На здоровье, мужики…,— с улыбкой довольного кота я приземлил свою заметно похудевшую за время боевых действий тушку на расстеленный спальный мешок.— А это, Баран…ой, то есть Таран успокоился?
Ребята заулыбались, а в углу зашевелился темный тюк, оказавшийся человеком.
-Не заставляй меня вставать, Цыган,— рыкнула темная куча непонятно чего.
-А, Таранчик, братишка, ты же не обижаешься?
-Так, еще один гудок с твоей станции и твой зубной состав тронется, дай поспать.
Язык пришлось прикусить, все хотят спать, даже вечная жертва шуток Артура, тоже человек, хоть большой и не шибко умный, но тоже Хома Сапенский, как в школе называл по научному людей лучший друг Серега Орлов, чем вызывал всегда хохот учителей.
Потом была тишина и покой. Снился дом, мать, сестра, любимая. Как будто за столом сидят и смотрят на меня, а я и сесть хочу, но тело не дает, будто сковало всего, а в голове стучится мысль «Еще не время». А дома все как всегда, включен телевизор и крутят новости, за окном яркое летнее солнце, и смех детей слышно во дворе, машины сигналят. Большие настенные часы равномерно и ритмично тикают, отбивая каждую секунду жизни.
Но где-то из глубин головы будто врывался свист, постепенно усиливаясь и становясь громче, будто громом в голове зазвучал голос с четко уловимым дагестанским акцентом: «В укрытие! Минометы!».
Глаза распахнулись, а от сна не осталось и следа, свист усиливался, становясь оглушительным, затем взрыв где-то на нижнем этаже, посыпалась штукатурка, дрожь прошла по стенам. Резко вскочив на ноги, я в темноте шарю руками по спальнику в поисках автомата.
Только пальцы коснулись пластика цевья, за спиной прогремел взрыв. Ударной волной, будто молотом по спине, толкнуло с такой силой, что тело, невольно взлетев на долю секунды, со всей силы было впечатано в спину, а в довесок ко всему прилетели пару кирпичей, разбившихся в сантиметрах от головы, одаривая меня осколками и мелкой кирпичной крошкой.
Видимо головой приложился не слабо, так как картинка слегка плыла и под черепушкой не слабо гудело. Хоть и плавающая картинка была перед глазами, но была она очень удручающая. Темная груда, бывшая буквально минуту назад Тарановым, теперь же была раскидана по комнате, щедро окропив все вокруг красным дождем, а на месте лежки сержанта зияло отверстие от минометного снаряда и взрыва.
Его тело и поймало практически все осколки и куски стены.
«Эх, Таран, земля тебе пухом» с досадой пронеслось в голове, а в голос вырвалось красочное «б*я». Схватив автомат, и опираясь рукой о стену, нетвердой походкой выбежал из комнаты и сел за стеной, приходя в себя. По этажу раздавались крики, периодически заглушаемые взрывами. Изредка было слышно, как кто-то из командиров отдавал команды, то с одной, то с другой стороны. В квартире уже никого не было кроме меня, видимо все сразу выбежали, когда начался обстрел, только я да покойный сержант долго просыпались.
Чуть придя в себя, и хотя бы настроив четкость в своих окулярах, я поднялся и с автоматом наперевес выбежал из квартиры. На этаже было тихо, только издалека доносился стон, вперемешку со всхлипываниями. Раненого забыли, или подумали, что уже мертв, и убежали, как по инструкции на первые два этажа, где и заняли оборону. И будто подтверждая мысли, снизу практически одним залпом начали стрелять из отечественных 102-х Калашей.
Несколько быстрых шагов, стою слушаю, всхлипывания ближе. Еще десяток шагов. Еще десяток. В проходе ноги, изредка двигающиеся, будто их владелец хотел отползти. Заглядываю за угол и вижу в раскуроченной хате только часового Антошку, с развороченным животом. Кишки вывалились наружу, а худые руки бойца пытаются их засунуть обратно. Шок на лице воина был виден не вооруженным глазом, до него еще не совсем дошло, что с ним произошло, а руки скорее механически «собирают» конструктор его пищеварительной системы, который уже в принципе собрать нельзя. Кишки отвратительно скользя в руках, с хлюпаньем выскальзывают из них и снова падают на пол, оставляя на руках бедняги лишь темно красную жидкость. Лужа из густой крови растеклась вокруг тела парнишки.
-Тише, браток, тише,— приседая рядом с пацаненком, я стараюсь взять его скользкую от крови руку, оторвав его от ужасного и бесполезного занятия.— Все нормально, сейчас медики подойдут, залатают.
Его широко раскрытые, остекленевшие глаза, будто рывками перенеслись на меня. Кашель, невольно вырвавшийся из груди вместе с брызгами крови, нашел выход из рта раненого.
«Не жилец» будто набатом глухо ударила в голове роковая мысль.
-Я…кхм…,-снова кровь из рта.— Я же…выживу… Да, Цыган?— глаза были стеклянными, но вот голос… Этот голос я не забуду. Надежда, боль и отчаяние перемешалось в нем. Мои челюсти сжались, его было действительно жаль. Щуплый, долговязый,
совсем еще школьник, будто вчера из-за парты встал. Он ведь только пришел, в последнем пополнении. Неделю, может две назад, когда город был еще наш, а все потери мы понесли еще в полях, в пригороде.
-Конечно выживешь. Рана ведь пустяковая,— взгляд невольно перескочил на рану, и внутри все сжалось. Я взгляда не отвел. Ма всю жизнь говорила смотреть в глаза любому врагу и никогда не отводить взгляда, ни от какой мерзости и какого -либо ужаса. «Мужчину можно увидеть по взгляду. Не по одежде и не по женщинам, которые вьются около него. Самое главное — это взгляд. У мужчины он не такой, как у юнца. Он тверд и решителен, он может быть тяжелым и не выносимым, но никогда беглым, дрожащим или испуганным. Воспитай в себе мужчину, и ты начнешь на мир смотреть по- иному. Ты будешь со спокойствием смотреть на те вещи, от которых у других наворачиваются слезы и трясутся руки, подгибаются колени и дрожит голос. Ты своим взглядом должен вселять уверенность и силу.»
«Не готов я все- таки к войне, третий месяц, а все никак не привыкну к этим ужасами. Вроде и убивал уже, а каждый раз, как в первый раз. Все -таки не всем дано людей «крошить», и, видимо, не такие уж мы и животные. Я уверен в том, что я не один такой. И больных среди нас, тех, для кого это все становится привычным не так уж много. С каждой погашенной свечой жизни в нас самих тухнет огонек жизни. По крайней мере, у меня так. Да, он разгорится, но потом, позже. Гораздо позже, когда я начну забывать. И он будет гореть ровно до того мгновения, когда сердечная мышца очередного врага перестанет сокращаться. Ну, а пока что? Остается смотреть, и механически нажимать на курок, убивая врага. Видеть погибающих друзей, и постараться не встать с ними в одну шеренгу, где-то там, на небесах, будучи здесь помеченным как «груз 200».»
Поток мыслей прервал голос бойца:
-Цыган…
-Я тут,— взгляд снова сосредоточился на его стекленеющих глазах.
-Холодно… Мне холодно,— еле шевелились посиневшие губы на белом, как полотно, лице с точками веснушек.
-Похолодало, ты прав. Сейчас медики придут и плед принесут. У них всегда с собой есть плед, ты знал об этом?
-Н-нет… Плед?— на губах скользнула улыбка.— Плед это хорошо. Мне будет тепло.
-Будет. Не теряй силы. Тебе их надо сохранить, чтобы врачам полегче было тебя штопать.
-Да, да… ты прав, как всегда.
Я вздохнул.
Стрельба на первых этажах усиливалась. Теперь на наши рычащие, как дикие волки «калаши» с улицы бодро огрызались немецкие «тридцатьшестерки» и американские «эмки». С улицы были слышны крики раненых.
-Наши вовсю там воюют, а мы тут, — слеза скатилась по щеке Антона.— Знаешь, Артур, у меня секрет есть, никто его не знает… Хочешь расскажу?— он посмотрел в глаза мне, как будто я был его самым лучшим и верным другом.
-Да, конечно, расскажи мне,— я наклонился к нему ближе, так как голос звучал все тише и прерывистее.
-Я ведь похож на школьника?— я начал отрицательно мотать головой, но он продолжил.— Знаю, что похож, не отрицай. Я ведь и вправду школьник, мне шестнадцать всего, я в военкомате обманул, сказав, что только- только переехал и документы с военкомата, к которому приписан, еще не пришли. И меня взяли.
Я удивленно на него смотрел не отрываясь , а в глазах моих, видимо, настолько явно читался вопрос «Зачем?», что он заговорил опять.
-Хотелось, надо же что-то сделать полезное в жизни, а то только и делал что «дурака валял». С мамой ругался… Мама, я так по ней скучаю.
-Я тоже, дружище, скучаю по маме. Мы еще к ним вернемся, когда победим.
-Да, я знаю, что мы…что мы все вернемся… туда где нас ждут… Нас…всех ждут мамы. И моя…мама…,-он застыл.
Взгляд остановился, а грудь перестала рывками вздыматься и опадать, выпустив последний кислород из легких.
«Шестнадцать лет. Господи. Ну как так? » Я двумя пальцами закрыл его веки. Оперся на автомат и встал, буквально пару секунд я еще смотрел на покойного, после чего развернулся и направился к лестнице ведущей вниз.
Первые этажи гудели от стрельбы. Ребята не жалели патронов. Спустившись на второй этаж, я побежал к своим, пробегая по коридору, из который выносили раненых и убитых, коих здесь скопилось уже приличное количество. Пару раз, споткнувшись об «двухсотых», я добрался до позиций своих ребят.
Я остановился перед углом, за которым слышны были голоса старшины и проклятья на дагестанском — видимо, Рамазана зацепили. Передо мной лежал Кирилл, лежал он на животе, и голова была неестественно повернута.Между открытых, некогда голубых как небо глаз, виднелось аккуратное отверстие от пули, а вот затылок у него будто вырвало вместе с содержимым черепа.
«Снайпер что-ли? Или случайность?» с этими мыслями я пригнулся и на корточках, как можно быстрее, побежал туда, откуда слышны были голоса ребят.
В большой комнате у стены, где была дверь на балкон и огромное окно во всю стену, сидели старшина и рядовой Сагадов.
-Ну как вы ребята?— подползая к ним вопрошал я.
-Ого! Цыган! Ну, шайтан живучий, не ожидал я тебя увидеть!— улыбнулся Рамазан, но тут же зашипел и скрючился от боли. Он держался за бок, а между пальцев струилась густая багровая струйка крови.
-Тебя цепанули не слабо. Давай перевяжу,— из-за пазухи я достал ИПП и начал раскрывать.
-Я сам,— он резко выхватил у меня пакет, а сам пристально на меня посмотрел.— Ты же вроде на курсах снайперов был, так?
-За дисциплину выгнали, я «комоду» в зубы сунул, докладывать и рапортовать не стали, но с курсов вылетел быстрее, чем пуля. А что?
-Возьми винтовку, тут снайпер работает. Кирилла видел?
-Да видел, царство ему небесное. Хорошо, где он?— хватая за цевье СВД и подтягивая к себе спросил у раненого снайпера.
-Девятиэтажку напротив видишь?
-Ну.
-Восьмой этаж.
-Так.
-Последний раз видел его в 3 окне от угла.
Я приник к прицелу, и начал отсчитывать окна. Первое… Второе… Третье… Темный провал окна не имел никаких признаков присутствия кого бы то ни было.
Но в следующий момент что-то блеснуло в соседнем окне, или моему глазу показалось? Я не раздумывая перевел прицел и выстрелил, затаив дыхание. Когда-то инструктор говорил, что мы не специальные снайперы, а войсковые и потому мы особо не скрываемся, но это нам дает такую роскошь, как стрельба во все подозрительные места. Винтовка в моих руках дрогнула, извергая из себя кусочек смерти, посланный в невидимого неприятеля. Мне показалось, что было какое-то странное эхо у выстрела, и через долю секунды мне в грудь будто врезался молот, меня качнуло, голова закружилась, и я упал.
Все вокруг вдруг потянулось, как в желатине, очень медленно. Я видел, как дрогнули старшина и Рамазан. Как старшина протянул руку и, схватив меня за разгрузку, начал тащить себе, а дагестанец доставал из пакета перевязочный комплект. Все звуки вокруг стали звучать намного тише, будто вязнув в воздухе. В груди жгло, но я практически не чувствовал этого, будто все это происходило не со мной.
-Кажется, попали в меня, да?— медленно спросил я.
Видимо, у меня был шок. Не было ни паники, ни страха, ни боли.
Через несколько секунд, протянувшихся для меня как целые часы, жжение в груди становилось все сильнее, неся с собой боль и понимание происходящего. Мир будто выныривал из желатиновой пучины в которую он попал, движения товарищей стали намного быстрее, разгрузка была уже расстегнута, а расплывавшееся на груди багровое пятно закрывала белая плотная перевязочная ткань.
-Прижми повязку к ране, я за медиком,— на четвереньках пробираясь к выходу, крикнул старшина.
Рамазан положил руку на повязку и держал ее шепча «держись, братишка, залатают, рана пустяковая.»
При этих словах я пару раз хрипло кашлянул, хотя намеревался посмеяться.
-А знаешь…я т минут пять назад… те же слова говорил…
-Кому?— он не стал больше их повторять.
-Ант…кхем…Антохе, помнишь, рыжий такой, долговязый.
-А-а-а, помню такого.
-Помни, потому что…его нет уже… и меня скоро видимо не будет…парадокс, правда?-стрельба с улицы переместилась на первый этаж, все реже стреляли отечественные стволы, и все чаще слышны были плевки заграничных.
Он взял мою руку и положил на розовую марлю на ране, «держи» коротко кинул он, и подняв мой автомат отполз ко входу выглянул за дверь.
-Шайтан! Грязные шакалы уже на этаже. Наших мало совсем,— он повернулся ко мне.— Я скоро вернусь. Помогу ребятам и вернусь. Ты держись.
-Стой!-я остановил поднявшегося на ноги дагестанца.— Оставь мне пистолет, брат.
Он молча достал пистолет и по полу катнул ко мне. Затем поднялся и, выпустив короткую очередь, вышел за дверь. Стрельба постепенно приближалась. Периодически с нашими родными матами слышались короткие рявкающие то немецкие,то английские команды.
Я на локтях отполз к стене и, положив руку на разбитый диван, приподнял тело, не сумев сдержать стона боли. Через минуту в проходе показался силуэт, а стрельба была уже совсем близко. Это был старшина, он сделал еще два шага вперед, прежде чем упал на колени, разбрызгивая кровь, а затем завалился на пол лицом вниз.
Глядя, как падет на пол старшина, окропляя все вокруг кровью, я
понял что это — все. Та самая точка, которую ставят на войне большинство воинов. Та точка, за которой неизвестность. Эта неизвестность не так страшна бойцам, как гражданским. Гражданский не знает всех ужасов войны, и потому не может понять ,что в какой то мере гибель — это свобода, та черта, за которой нет войны. И пусть там будет ад или рай, или просто пустота. Одно известно точно- того, что твориться на земле, там нет и не будет.
Улыбка снова коснулась моих губ, а из кармана в руку легла последняя граната. Подняв ее к губам, я разогнул усики чеки и, воспользовавшись торчащим из стены штырем, на котором видимо до войны висела батарея, я с дикой болью в груди вырвал чеку, и сжал гранату, как только мог.
В коридоре совсем близко послышался голос
«Clear!»
Через секунду в проеме показалась высокая фигура, держащая у плеча винтовку.
Палец на спусковом крючке напрягся…Щелчок… Осечка!
«Ах, фортуна, стерва ты ветреная!»— я снова улыбаюсь. А враг не стреляет. Он опустил ствол и просто смотрит на меня.
Мой палач переступил через тело старшины и присел рядом со мной.
Ломанный русский, с ужаснейшим европейским акцентом тронул мой слух.
-Рус успокойнииись… Ваш тофарищ мертв. Вам конец.
-Плохо…кхм… Ты… не знаешь нас… Русские не… проигрывают!
Граната уже выкатилась, и издав своеобразный хлопок, отстрельнула предохранительную скобу. Американец подпрыгнул и ни как не мог сообразить, что же произошло, а граната была уже у его ботинка. Он поднял винтовку и нажал на спуск. Два толчка, в ногу и в живот, а я улыбаюсь.
Мне конец. Но и ему конец. Но ему хуже, я ведь был готов, а вот он не готов.
Время снова в пучину погрузилось, снова потянулось, но гораздо медленнее. Я вижу, как гранату разрывает пламя, и осколки разлетаются в разные стороны. А перед глазами мелькают картинки из детства, садик, школа, улыбающаяся Ма на первом звонке, и она же, но уже с редкой сединой на выпускном. Ее счастливые глаза, ее слезы. Друзья, любимая, институт, три года студенческой веселой и полной романтики личной жизни. И все так быстро, но все так ясно и понятно. Я будто снова проживаю жизнь, только очень быстро. Не врали когда в книгах писали о последних мгновениях и о «жизни, пролетающей перед глазами». Она пролетает, как очень быстрое кино.
Мы воевали, как могли, и сделали все возможное. Нас настигла смерть, подарив покой. И я один из тех, кого догнали. Прости, мама, что жил не долго, но я умираю мужчиной, как ты меня и воспитала.
Взрыв.
Тепло.
Тишина.
Покой.
Меня больше нет.
мёте?
как всегда, хорош! Просто балдею!
