Какое странное, и манящее, и несущее, и чудесное в слове: Зона! и как чудна она сама, эта Зона: ясный день, осенние листья, холодный воздух... покрепче в одеяло, шапку на уши, тесней и уютней прижмемся к костру! В последний раз пробежавшая дрожь прохватила члены, и уже сменила ее приятная теплота. Зона... как соблазнительно крадется дремота и смежаются очи, и уже сквозь сон слышатся и «А вот анекдот!», и вой псевособак, и редкие выстрелы где-то вдалеке, и уже храпишь, свесивши голову и пуская слюни. Проснулся — луна, полуразрушенная деревенька, церковь со старинными деревянными куполами и чернеющими остроконечьями, темные бревенчатые и  каменные дома. Сияние месяца там и там: будто белые полотняные платки развешались по стенам, по дороге, по улице; косяками пересекают их черные, как уголь, тени; подобно сверкающему металлу блистают вкось озаренные деревянные крыши, и нигде ни души — все спит. Один-одинешенек, разве где-нибудь в окошке брезжит огонек: сталкеры ли собираются в рейд, складывая в рюкзаки свой нехитрый скарб, или просто беседуют — что до них? А ночь! Небесные силы! какая ночь совершается в вышине! А воздух, а небо, далекое, высокое, там, в недоступной глубине своей, так необъятно, звучно и ясно раскинувшееся!.. Но дышит свежо в самые очи холодное ночное дыхание и убаюкивает тебя, и вот уже дремлешь и забываешься, и храпишь, и ворочается сердито бедный сосед, присевший рядом с тобой у костра. Проснулся —  занимается утро; на побелевшем холодном небосклоне золотая бледная полоса; свежее и жестче становится ветер: покрепче в одеяло!.. какой славный холод! какой чудный, вновь обнимающий тебя сон! Толчок — и опять проснулся. На вершине неба солнце. «Просыпайтесь! Ну!» — слышится голос... Боже! как ты хороша подчас любимая, родная Зона! Сколько раз, как погибающий и тонущий, я хватался за тебя, и ты всякий раз меня великодушно выносила и спасала! А сколько родилось в тебе чудных замыслов, поэтических грез, сколько перечувствовалось дивных впечатлений! Зона...

Виталька Шпрехензидоевич Гоголь-Сталкерштейн