Наступил тот день, которого одна половина детей ждёт с нетерпением, а другая же, напротив, видеть бы никогда не желала. День, когда совершеннолетних отправляют в санаторий.  Мне рассказывали, что когда-то санаториями назывались места, в которых люди проходили лечение. Современный же санаторий обещал подарить новую жизнь, во всяком случае, так говорили воспитатели. Каждого, по достижении 18-ти лет забирали туда, а возвращали уже другим человеком, счастливым.
То, что человек возвращается счастливым – это опять россказни воспитателей. Мы никогда не замечали улыбок на лицах тех, кто прошел санаторий. Там людей лишали тяги к творчеству. Воспитатели всё повторяли: только дети могут рисовать, только дети могут музицировать, только детям это нужно для здорового роста. А что взрослые? Им не положена такая чепуха, творчество лишь отнимает силы, тратит время. Взрослым нужна работа и время на сон, все остальное излишне. Творить хотят монстры, демоны, сидящие внутри нас, и от них нужно избавиться, для этого каждый ребенок проходит через санаторий.
Не все дети верили воспитателям. Среди старших были те, кто утверждал, что это все попытка поработить нас, сделать послушных трудяг. Я так же был одним из приверженцев этой теории, из ребят, которые всяко поощряли творчество и старались завербовать детей младше на нашу сторону. Но что мы могли сделать? В случае малейшего неповиновения, воспитатели вызывали регулировщиков, и бунтовщиков наказывали. Была лишь надежда пройти санаторий, сохранив свое я.
– Приехали! – Голос регулировщика оторвал меня от воспоминаний.
Нас провели в комнату – двадцать шкафчиков, десять двухъярусных кроватей. Выдали одежду с номерами. Теперь мое имя 11754.
– Располагайтесь, завтра начнем ваш переход в новую жизнь. Уже через три недели вы выйдете свободными людьми, не терзаемыми демонами изнутри. – Регулировщик произнес это как заученную фразу, а затем удалился.
До ночи мы разговаривали. Некоторые предвкушали, как заживут без позорной тяги к творчеству, другие же клялись, что выйдут отсюда с любовью к искусству. Перед сном я пообещал самому себе, что не сломаюсь.
Утром регулировщики провели нас в столовую, дали время поесть, а затем повели “на процедуры”. Мы передвигались по коридорам вдоль множества открытых дверей, с приставленным к ним множеством людей в белых халатах. Сверяясь с номерами доктора (а кто ж еще, раз в халате)  выцепляли нас по одному к себе в комнату. Мой процедурный кабинет был одним из последних. Доктор взял меня за руку и провел в кабинет, закрыв за нами дверь.
В центре стояло кресло, рядом столик с компьютером. Доктор усадил меня, надел на голову шлем и сказал, чтобы я расслабился, ведь процедура безболезненная и идет всего час. Пока он щелкал кнопками на компьютере, я пытался спрятать свою волю в уголке сознания. Шлем мне представлялся орудием, нацеленным на мысли, и я не хотел дать ему убить любовь к творчеству.
Щёлканье прекратилось, и я почувствовал, как мое сознание начало уплывать от меня. Все мое внимание сфокусировалось на одной мысли – я люблю творчество. Эта мысль была маленькой звездочкой, видневшейся в прорехе туч, клочком земли в зыбком болоте. От напряжения сознание мое скрипело, как сильно стиснутые зубы, но сдаваться я не собирался.
Соврал ли доктор про час, я не знал, но мне казалось, что прошло гораздо больше времени.
– Вот и все на сегодня, завтра встретимся. – Доктор провел меня к двери и передал регулировщику.
На обратном пути мы заходили в каждый кабинет, одним за другим забирая пациентов. Лица моих друзей выглядели уставшими. Вернувшись в общую комнату, ребята стали делиться впечатлениями. Как оказалось, все уснули во время процедуры, изменений же никаких не почувствовали. Рассказывать про свой уникальным опыт я не стал, боялся, что кто-нибудь нажалуется, и доктор пойдет на усиленные меры. Позже, нас сводили на обед, а потом и на ужин. В свободное время ребята общались и играли.
День шел за днем, расписание не менялось. Я так же держался за свою мысль, пока доктор пытался изгнать монстров внутри меня. Каждый раз это было очень тяжело, но я не намеревался сдаваться. Я повторял свою клятву про себя все время, читал как молитву. К концу первой недели мне стало казаться, что остальные ребята стали потерянными. В свободное время они все меньше общались, больше лежали на своих кроватях и смотрели в потолок. Я бы хотел им сочувствовать, но все свои силы тратил лишь на поддержание любви к творчеству.
Прошло две недели. Создалось ощущение, что меня опустошили. Что-то исчезло, но я не знаю что. Моя мысль при мне, я не дам ее уничтожить.  А было ли что-то еще? Что-то помимо желания творить? Может я недосмотрел за чем-то важным.
Я ем, пью, сплю, хожу на процедуры, люблю творчество, ем, пью, хожу на процедуры, люблю творчество, ем, пью…
Третья неделя. Мне кажется, что мои мысли неповоротливы. Ребята стали похожи на зомби. День за днем я подхожу к концу этой пытки. Им не сбить меня с пути, не заглушить монстров внутри.
Последний день. Я…нас собрали…победил…посадили в машины…они не смогли…и отправили на распределение…выжечь мою любовь…по работам…к творчеству.
***
– 11752?
– Стабилен.
– 11753?
– Стабилен.
– 11754?
– Небольшие отклонения от нормы.
– Да? И что же с ним?
– Каждый вечер он берет ручку, садится за стол, кладет перед собой лист бумаги.
– И пишет? Занимается творчеством?
– Нет, только сидит. Видите ли, он смог сохранить лишь любовь к творчеству, но способности к нему потерял однозначно.
– Значит, стабилен. 11755?