Старый бат мягко ткнулся плоским носом в песчаный берег. Охотник, спрыгнув на сушу, вытянул лодку на траву, прислушался: тайга молчала. Следы кабарги: двух телок и бычка, тянулись по мокрому песку и ныряли в густой подлесок. Енгили, внимательно осмотрел растущие сплошным забором кусты, ничего опасного не заметил, поправил висящую на плече винтовку и шагнул под сень деревьев.
Молчащий лес обступил Енгили, и, это нервировало охотника: тайга не умеет молчать. Трещание сойки, шипение недовольных белок, вода близко, должны хрюкать кабаны, выкапывая любимые корни, однако, ничего этого нет. Охотник вздохнул, окинул взглядом еще раз ближайшие кусты, посмотрел на хмурящееся небо, и, скинув с плеча винтовку, принялся раскладывать костерок. Огонь требовался охотнику вовсе не для согрева, стояла поздняя осень, и всё ещё было тепло: Енгили камлал.
Сухое смолистое корье, сложенное в неглубокую ямку, взялось сразу. Ветерок тянул от леса к реке, потому жидкий дымок не должен был спугнуть зверя. Из тощего заплечного мешка охотник достал юколу, мешочек с солью и плоскую склянку. Енгили, тихо запел, обращаясь к духам земли, воды, огня и леса, прося добычу и защиту от зла. Маленький кусочек рыбы жадно, с треском слизал огонь, следом на почерневшие веточки просыпалась соль. Второй кусок юколы он закинул в лес, потухшую головешку в реку: всего понемногу. Много нельзя, духи разгневаются.
Тихо допев песню, Енгили, заканчивая шаманить, вылил весь спирт в костёр, полыхнуло синим пламенем. На реке послышался громкий всплеск:
"Большая рыбина, – с улыбкой подумал охотник, – духи приняли жертву".
Торопливо свернув лагерь и закопав костерок, охотник, пошел по следу кабарги. У Енгили полегчало на сердце, несмотря на дурные предзнаменования – молчащий лес и хмурящееся небо, – духи приняли подношение, охота будет удачной. Должна быть удачной: возвращаться с пустыми руками ему никак нельзя.
От самой воды вглубь чащи, тянулась узкая хоть и старая звериная тропа, не иначе дикие свиньи натоптали, не кабаны, а именно свиньи. И следы на мокрой земле другие – мельче – задиров на коре деревьев нет. А секачи любят точить свои клыки… Кабарга свернула, не пошла по этой тропке, и охотник не стал, зачем? Охотник не глупее оленя.
Лес был старым и сырым, как сама земля и таким же смешанным: ель соседствовала с кедром, дуб с ясенем. В этой части тайги Енгили бывал редко, глушь, да и от нового стойбища далеко. Старое-то было ближе… Воспоминание о старом поселении, неприятно сжалось в груди.
Шаман сказал, что в стойбище поселился злой дух – чёрт, как называли его русские, потому нужно уходить. Похоронив мёртвых, и бросив дома вместе со скарбом, все ушли на новое место. Ушел и Енгили вместе с женой. Но три холмика под раскидистой невесть откуда взявшейся посреди кедровника берёзой, остались. Старшему сыну было уже одиннадцать вёсен, младшему пять, а дочка недотянула до своей первой весны…
"Плохо вспоминать мёртвых на охоте, – одёрнул себя Енгили, – о живых нужно думать" – тихо переступая валежину, двинулся на запах оленя. Осень, гон, бык пометил кусты и деревья, потеревшись мордой – мускус перебивал терпкую горечь хвои и тягучую прель грибов. Вдруг, невдалеке протяжно и хрипло пропищала кабарга.
Енгили насторожился, присел у сосны, снял с плеча винтовку: тихо открыв затвор, по одному не спеша зарядил пять патронов. Последние пять.
– Не подведи… – тихо попросил он ружьё. Енгили не знал, понимает ли язык удэхэ дух японской винтовки и японцев он не любил, хоть и видел всего лишь два раза. Но, всё же меньше чем китайцев. Последние причиняли удэхэйцам много бед: убивали целые стойбища, забирали женщин наложницами, а детей работать на плантациях мака. Японцы не трогали ни тазов, ни удэхэ, ни китайцев, зато нападали на русских. А тот, кто идёт войной из-за наживы, хорошим быть не может – так считал Енгили, ведь удэхэ всегда жили только охотой.
– Не подведи – твёрдо повторил Енгили. Трубка затвора, добротно смазанная жиром, тихо встала на место, загоняя первый блеснувший медью патрон в ствол. Хриплый вой быка кабарги повторился, но теперь уже правее и ближе. Енгили поднял винтовку на плечо, замер. Впереди затрещали кусты, послышался скрежет.
"Быки дерутся" – догадался он, поднимаясь с земли и делая шаг вперёд. Под мягким унтом из рыбьей кожи предательски хрустнула ветка. Енгили вжал голову в плечи, прося всех духов, чтобы кабарга не испугалась. Треск рогов прекратился, зашуршали ветки. Духи не вняли мольбам.
– Дурная охота… – выдохнул охотник. Предостерегающе затрубил бык, Енгили не видя оленя, выстрелил на звук. Хриплый рёв оборвался на высокой ноте, затрещали кусты. Енгили, пригибаясь под ветками, бросился вперёд.
Сразу за густой елью, открылась небольшая поляна: вытоптанная трава, рытвины на земле где боролись олени и кровь. Кабарга была ранена, но не смертельно. Через десяток метров кровь нашлась уже на листьях орешника. След вёл в чащу. Сплюнув под ноги и помянув чёрта, охотник бросился в погоню, ведь подранка не следовало бросать. Во-первых, раненый даже легко олень далеко не уйдёт, а во-вторых… бросать зверя умирать – дурная примета. Духи леса осерчают и никакой охоты вообще не будет, никогда.
Енгили бежал со всех ног, перескакивая валежник и едва заметные глазу поросшие мхом ямки – попадешь в такую ногой и всё, отбегался. Слева в сторону шарахнулась кабарга, он вскинул винтовку, но вместо выстрела послышался лишь сухой щелчок – осечка! Передёргивая затвор, охотник отвлёкся, зацепившись ногой за торчащий корень, кубарем полетел в кусты малинника. Духи, наказывали нерадивого охотника давая понять: сначала добудь первого оленя и лишь затем…
Енгили, хмурый, весь в колючках и сухой листве вылез из зарослей, дослал наконец-то новый патрон вместо негодного. Со ствола кедра будто-бы насмехаясь над бедами охотника, затрещала белка.
– Смейся, смейся, – проворчал Енгили, отцепляя от одежды усы малинника. – Смейся, когда попадёшь под брёвна китайцев. – Услышав про охотников за пушниной, белка, щелкнув на прощание, скрылась в ветвях дерева.
Охотник пошевелил правой ногой: ступня отозвалась тупой болью. Попробовал наступить, плохо, боль не ушла. Глядя под ноги и осторожно ступая, Енгили шагом отправился по кровавому следу. Подранок забрал круто вправо, обрывок тёмной шерсти остался висеть на кусте, несмотря на рану и потерю крови, кабарга продолжала убегать.
День постепенно клонился к вечеру, стал накрапывать мелкий дождик, но проклятая кабарга всё еще не попалась в руки Енгили. Олени постоянно шуршали где-то впереди, хрустели ветками, хрипло трубил бык но, с хромой ногой много не набегаешь, звери оказывались быстрее.
Дождь в лесу – дождь вдвойне. Каждая ветка и каждый лист собирал воду в итоге Енгили, весь промок. Нога горела огнём, но охотник продолжал идти, не зная, куда. Он надеялся, что шуршание дождя заглушит его шаги, и ему удастся подобраться к хитрой кабарге. Ноги вывели Енгили на небольшой взгорок.
Внизу, на узкой вытянутой поляне пасся бык. Он тер, короткие рога о сухой кедр и никуда не уходил. Енгили вытер об себя мокрые руки, не спеша прицелился: так и есть, тот самый олень. Кровавое пятно виднелось на задней ноге, ближе к "зеркалу" – белому пятну под хвостом. Охотник лёг на живот выдохнул, на всякий случай ещё раз попросил духов об удаче и выстрелил. Целился чуть ниже холки, в лопатку, там, под ней сердце. Олень упал, но, тут же поднялся и неспешно пошел через поляну.
Удивившись на долю секунды, Енгили, зло отдёрнул затвор, гильза с размаху шлёпнула его по лбу, дохнув в нос пороховой гарью, но он этого и не заметил. Прильнул к винтовке выстрелил еще раз. Кабарга поскользнулась, но тут же со всех ног бросилась в заросли на прощание, вскинув в прыжке задом и моргнув "зеркалом". Енгили, поминая всех духов, чертей и японцев, сделавших винтовку со злости саданул кулаком по земле и пожалел: напитавшийся влагой холм не выдержала веса человека и обвалился. Охотник, проехав в грязи на животе несколько метров по склону, плюхнулся в лужу с плавающим оленьим "горохом".
Такой плохой охоты у него никогда не было. Внутренний голос предательски нашептывал, что лучше отступить, бросить оленя, пусть его съедят черви… Енгили не слушал, и упорно шел за кабаргой. Он охотник, и должен добыть зверя.
Дождь из мелкого стал проливным, небо совсем рассердилось, загрохотало. В ослепительной вспышке, исчез высокий столетний кедр. Могучее дерево с протяжным скрипом повалилось на землю чуть не придавив Енгили. Внутренний голос всё настойчивее советовал повернуть обратно. Погрохотав немного, дождь внезапно закончился. Из–под плотной пелены облаков на миг блеснуло солнце, где–то неуверенно запищала мелкая пичуга. Посчитав такую перемену в настроении природы добрым знаком, охотник, прибавил шагу.
Лес поредел. Дорога шла в гору, деревья постепенно отступали, пропал мох, под ногами всё больше скрипели камни. Следы оленя было почти не разглядеть, но кровь попадалась всё чаще. До слуха Енгили донеслось чуть слышное журчание. Охотник догадался: теряя силы, кабарга, шла воде.
Вскоре, ручей стало не только слышно, но и видно. Енгили наклонился было зачерпнуть, и передумал: в воде отчетливо виднелась кровь. Он пошел по устью, пока не упёрся в отвесный каменный склон, из подножия которого и пробивалась вода.
"Вода – есть, кровь тоже… Где же олень?!" – подумал Енгили блуждая по поляне взглядом. Мёртвая кабарга лежала на небольшом выступе, карнизе как раз над тем местом, где ручей пробивался из скалы. Обрадованный охотник, прислонив ружьё к скале, потянулся за оленем. Привстав на камень, он смог дотянутся и ухватиться за рога, когда услышал чуть слышный скрип, за шиворот полетела старая хвоя и земля. Енгили поднял голову: прямо в лицо, всего на расстоянии какой-то ладони стоял тигр. Придавив тушу оленя лапой, хозяин тайги в упор смотрел в глаза охотнику.
Душа Енгили ушла в пятки… Тигр! Он с тоской подумал о ружье, преспокойно стоявшем неподалёку, только руку протяни. Правда, там всего один патрон… Будто услышав мысли охотника про оружие, тигр, зарычал, в лицо Енгили, для верности замахнувшись когтистой лапой. Горе охотник вовремя отпустил оленя и бухнулся в ручей, подняв тучу брызг. А величественный Хозяин тайги, рычал, скалил огромные клыки над тушей оленя хлестая себя хвостом по бокам.
Позабыв о винтовке подстреленном олене и растянутой ноге, Енгили, как был на четвереньках, так бросился бежать. Тигр, не стал догонять человека, хотел-бы – догнал!
Енгили бежал до тех пор, пока распухшая нога попросту не подвернулась. Повалившись на землю, задыхаясь от боли и бега, горе охотник понял: это была не его добыча, не его олень. А духи ведь предупреждали… Столько знаков. И главный знак походил для охотника на приговор: никакой охоты. Он четырежды стрелял в оленя, трижды серьёзно ранил, но не убил. От обиды на духов и собственное бессилие, Енгили заплакал.
"Уж лучше бы съел меня Амба! – думал бывший охотник, размазывая слёзы по чумазому лицу. – Что теперь делать, как жить?! Удэхэ живут охотой!"
И тут же в голову пришла мысль:
"Если бы хотел убить – убил, духи ничего не делают просто так. Значит…" – взгляд Енгили упал на тропинку, протоптанную не то кабанами, не то оленями, но, главное, что по краям росли пятипалые листья…
Как–бы он не ненавидел китайцев, как бы ни противился на них батрачить, одну полезную вещь от них Енгили узнал: женьшень. Китайцы собирали женьшень по всему Сихотэ–Алиню и продавали за большие деньги в том же Хабаровске. Бывший охотник потянулся за пятипалым листом, покряхтывая от боли в ноге, аккуратно, выкопал ножом желтоватый мясистый целебный корешок. Поглядел на него в лучах закатного солнца и понял: Дух леса – Тигр, для этого сохранил ему жизнь, и подсказал, как жить дальше.
– Спасибо тебе Хозяин тайги, – поклонился Енгили, в сторону, откуда только что убежал. Ведь это был не просто тигр, а сам дух леса.
"Сороковая весна, еще не старик" – с улыбкой подумал Енгили. Вырубив себе посох из орешника, бывший охотник, ставший собирателем, с лёгким сердцем зашагал домой, время от времени наклоняясь к самой земле и выкапывая корешки. Ведь осень – самое время для поиска женьшеня.
