Ди Пратчет нервно расхаживал по кабинету доктора Уизерспуна, изредка бросая на полного, отдышливого хозяина кабинета злые взгляды. Так продолжалось уже больше пяти минут. Пратчетт кипел изнутри, Уизерспун, будто поджаренный на углях, потел и отдувался.
— Доктор, неужели совсем ничего нельзя сделать? – Пратчет наконец-то остановился и всверлился в Уизерспуна гневным взглядом. — Извините, но шестьдесят миллионов! Я вчера сверялся с отчетами! Шестьдесят миллионов я перевёл вашей клинике за всё время, чёрт возьми! И вы мне говорите – ничего нельзя поделать?
Том Уизеспун смущенно развел руками, шумно откашлялся, поправил очки, сделал еще пару виноватых жестов.
— Ди, мы уже с вами об этом говорили… Увы, но я могу лишь повторить мною сказанное ранее, новые трансплантации возможны, но положения они не исправят.
Ди, прервав доктора на полуслове, ладонью хлопнул по столу, плюхнулся в кресло посетителя, запустил руку во внутренний карман пиджака, яростно вырвал руку обратно и со стуком положил на стол дорогой сотовый телефон, сделав всё это быстро и ловко.
— Давайте ка доктор повторите! – рявкнул он. – На диктофон. Я знаю условия договора – я могу вести аудиозапись наших с вами разговоров. Всё-таки мои юристы участвовали в его составлении… За шестьдесят миллионов я готов забыть наши многолетние отношения, пойти в суд и отсудить у клиники всё, что отсудить возможно. Вы отказываете мне в операции, ведь верно? Я немедленно требую объяснений! Под запись!
Вопреки ожиданиям, удар не хватил полнотелого Уизерспуна. Грузный доктор снял очки, положил справа от себя на стол, посмотрел на Пратчетта маленькими припухшими глазками. Без очков доктор вдруг обрел осанку и величавость, в нем было не менее ста десяти килограммов. И заговорил доктором голосом уверенным, будто наличие диктофона его успокоило.
— Хорошо, мистер Пратчетт, — начал Уизеспун. – Я готов повторить всё сказанное мною ранее под запись… Давайте начнем с того, что указано в карте. Вы явились на внеочередной прием в связи с жалобой на проблемы с пищеварением – жидкий стул. Такого ранее не бывало, поэтому вы решили обратиться в клинику. Мы провели исследования, я не буду вдаваться в специфические подробности, в анализ взятых у вас проб, в биохимию вопроса – всё это указано в карте… Краткое резюме: мы не можем вам произвести новые омолаживающие трансплантации. Разве что небольших органов – глаз, селезенки, гениталий. Крупные системы и органы – скелет, кожный покров, сердце, легкие, почки и печень – в их пересадке нет никакого смысла, потому что у вас, мистер Пратчетт, наблюдается синдром СНС – синдром старения нервной системы, он же – синдром Уизерспуна. Так уж получилось, что я первый диагностировал и описал этот недуг. У вас молодое тело, мистер Пратчетт, вам семь раз меняли сердце, шесть раз – легкие, четырежды – скелет. Ваше тело в рамках поддерживающей терапии подстегивается витаминами и гормонами. Но мы не можем пересадить вам головной и спинной мозг – нервная система является носителем информации, который мы заменить не можем. И с годами нервная система стареет, изнашивается, возникает так называемый «геронтологический конфликт», когда биологический возраст нервной системы больше возраста других органов… Молодой организм начинает отторгать старые нервные клетки. Процесс необратим, первичные проявления – нарушения работы желудочно-кишечного тракта, координационные расстройства… Ваш реальный возраст, мистер Пратчетт, сто шестьдесят восемь лет. Биологический возраст вашего тела практически равен нулю – последнюю пересадку вам делали пять лет назад. А ваш мозг постарел, ему, ориентировочно, семьдесят-восемьдесят лет… Что ваш ждет впереди? Полный разлад деятельности организма. Расстройства координации, пищеварения, дыхания, боли. Внешне это напоминает развитие болезни Паркинсона, но в более короткие сроки. Ваш срок – от полугода до года, не более. Более серьезные симптомы вы почувствуете уже в ближайшие недели. Новые пересадки ничем не помогут – они только усугубят геронтологический конфликт… Конечно, об этом не сказано в рекламных материалах, но я не могу комментировать деятельность коммерческих служб – я всего лишь врач… Наступить конфликт может в любом возрасте. Кто-то может протянуть до трехсот лет, а кто-то и второй сотни не разменяет. Мы не знаем до конца механизма этой болезни, потому не можем пока предложить эффективное лечение или стагнирование…
Под монотонной речью доктора, неожиданно обретшего уверенность, Ди Пратчетт ссутулился, но взгляд от эскулапа не отвел, только мрачнел с каждым словом.
— И что же, доктор Уизерспун, — хрипло спросил Пратчетт. – Совершенно никаких шансов?
Уизерспун красноречиво посмотрел на сотовый телефон, лежащий на столе. Пратчетт его быстро сграбастал, поморщившись от поспешности собственных движений.
Доктор между тем надел очки, и снова стал смущенным и виноватым.
— Есть один вариант, мистер Пратчетт, позвольте, Ди… — голос Уизерспуна стал тихим и уговаривающим. – Ди, есть один вариант. Это пересадка всего тела. Точнее, пересадка мозга – головного и спинного – в другое тело. Более старое… Ди, это единственный шанс прожить еще пять-шесть лет. Понимаю, что это прозвучит странно, но мы пересадим твой мозг в тело старика, возраст тела которого более-менее соответствует биологическому возрасту твоей нервной системы… И при нормальном питании, наблюдении, уходе – да, скорее всего, тебе потребуется уход, — ты сможешь прожить еще несколько лет, навести порядок в делах. Несколько лет в теле старика против одного года мучительного… умирания, нет, не жизни, – выбор у тебя невелик, Ди… В любом случае, впереди тебя ждёт смерть, уж извини…

Ди Пратчетт толкнул ни в чем не повинного робота, прыгнул в своё дорогущее Ламборджими две тысяча трехсотого года сборки и резко взмыл в небо с крыши геронтологической клиники Святого Вергилия, обдав несчастного робота, неуклюже ворочающегося на крыше, волной горячего воздуха. Робот жалобно пискнул и замер.
«Они ошиблись, — думал Ди, бешено вращая трехмерный руль, — конечно же, ошиблись. Расстройства координации, говорите? А вот так можно делать с расстройством координации? А вот так?»
И действительно, у него получалось. Он ловко вошел в опасный поворот четырнадцатого уровня, на пересечении Гилбер-Стрит и Вайс-Авеню. Подрезал пару олухов, нагло перестроился в соседний ряд и обратно. Щель штрафомёта метала Ди под ноги квитанции оплаты штрафов, которых за пятнадцать минут полёта над Нью-Йорком накопилось несколько десятков. Бортовой компьютер жалобно увещевал, что отключение автопилота и интеллектуальных систем вождения опасно для жизни водителя, да и вовсе недопустимо из-за напряженности дорожно-воздушного движения в городе…
Ди любил гонять по-старинке, так, как это делалось в двадцать втором столетии, когда Ди Пратчетт родился на свет, когда прошла его настоящая – или первая – молодость. Тогда летающие автомобили – авиамобили – были редкостью, часто бились, а уж авторитет профессиональных гонщиков приравнивался разве что к авторитету космонавтов.
Ди Пратчетт в двадцать втором столетии был авиагонщиком. К тридцати годам он сколотил неплохое состояние, не растратив его по привычке далеких от коммерции спортсменов. К тридцати годам Ди владел небольшим заводом по производству двигателей для авиамобилей. А в сорок лет – перевалив за сто миллионов – стал одним из первых клиентов геронтологической клиники Святого Вергилия. За десять лет до того ООН отменил мораторий на клонирование человеческих клеток и органов, что привело к буму трансплантологии и геронтрологических исследований.
Ди участвовал в смелых воздушных экспериментах, сам выполнял трюки на авиамобилях, ставил рекорды скорости и редко, но регулярно, разбивался – тогда ему пересаживали скелет целиком. Скелет, выращенный из его же генетического материала. Ди любил приложиться к бутылке – слабость эта одолела его между 2210 и 2230-ми годами – и ему пару раз за двадцать лет заменили печень и один раз – почти. Новые технологии в геронтологии за баснословные деньги обещали почти полное физическое бессмертие. И Ди решил за бессмертие платить.
Но вот как получилось. Пратчетт к середине двадцать четвертого века стоил пару десятков миллиардов долларов. Он перестал участвовать в гонках почти сто лет назад, он стал дельцом, ему понравилось зарабатывать деньги, он чувствовал себя на замечательных тридцать лет, но ему придется умереть. Если кому кажется, что бессмертие утомляет – это не так, особенно если у тебя карманы, полные денег.
«Они ошибаются, — лихорадочно думал Пратчетт. Он слился с машиной, входил в повороты, разгонялся до предельной скорости, чувствовал каждый грамм своего крепкого, мускулистого тела – тела здорового мужчины, а не двухсотлетнего старика, — и каждый грамм механического тела машины. – Старики так не умеют. Это точно. Проблемы с пищеварением – мало ли? Когда-то у меня была аллергия на устрицы, и такие же проблемы были, сто тридцать лет назад… А может быть они хотят повысить цену контракта? Такие у них методы пугать клиентов? А может?..»
Ди старался не думать ни о толстом докторе со странными очками, ни о геронтологическом конфликте, пытался сосредоточиться только на движении авиамобиля, но не думать не получалось. Внутренний голос то уверенно твердил, что коновалы ошиблись, то страшненько спрашивал – «а если они правы?»
И тут что-то случилось. Левая ладонь Ди дала слабину, руль выскользнул из рук и дорогущий Ламборджини вылетел с проезжей части, кувыркнулся в воздухе и замер на аварийных магнитных подушках. Модуль безопасности противно визжал ультразвуком, а водительское кресло со встроенной реанимационной системой решило сделать Ди искусственное дыхание вместе с массажем сердца.
— Всё нормально! – громко и четко произнес Ди. – Я в порядке, ничего не болит! – Модуль безопасности замолк, удовлетворенный новостью, кресло пару раз дернулось и тоже притихло.
«А так ли я себя хорошо чувствую?» – Ди посмотрел на левую ладонь. Такого с ним не бывало раньше… Хотя много ли раз ты, Ди, садился за руль и так гонял, как сегодня? Ты уже давно не гонщик, ты обычный миллиардер с бодрыми привычками… Но и реакция тебя не подводила, даже в двадцать втором веке, когда геронтологи и впрямь больше на коновалов походили, когда нервная система «искрила» (по меткому выражению одного почившего хирурга) после неудачных трансплантаций.
«Они не ошиблись», — вдруг совершенно спокойно подумал Ди. И влепил себе пощечину, левой рукой, которая его подвела. Захотелось расплакаться, но плакать Ди давно разучился. Он даже не знал, остались ли у него слезные железы. Может быть, их так и не пересаживали. Да и зачем бессмертным слезы…

Ди вернулся домой через два часа после аварии, злой и расстроенный. После часового разбирательства с роботом-инспектором дорожной службы Ламборджини всё-таки забрали. Инспектор сразу сообщил, что его операционная система использует новейшую антикоррупционную программу, и финансовое состояние нарушителя для него – инспектора – никакого значения не имеет, особенно учитывая почти полсотни зафиксированных нарушений. Ди пришлось унизительно вызывать водителя из офиса, двадцать минут ждать его у обочины. Из офиса, чтобы угодить боссу, прислали водителя-человека. Ди был бы рад роботу – в железную спину не нужно коситься и размышлять, что же о тебе думает твой подчиненный о твоём же фиаско. Водитель оказался бесстрастен лицом, но Ди точно знал, что злые языки в офисе сегодня вечером обсудят причины ДТП с участием босса. Напился? Взялся за старую привычку? Или у него появилась новая блажь – бить дорогие тачки?
Дома было всё так же – бело и стерильно. Небольшой период бытового аскетизма не второй сотне лет только украсит боготея – такова была очередная блажь бессмертного Ди Пратчетта. Двенадцать лет он так жил, будто в больничной палате. Разве что силовые тренажеры давали знать, что хозяин дома полон сил и здоровья. А девочки – и богатые искательницы приключений, которых Ди подхватывал на высоких приемах, и изумительно сделанные модели из эскорт-агентств, и шлюхи, дорогие конечно, которых привозили доверенные люди, — они всегда удивлялись скудности обстановки в доме Ди. Нет, Пратчетт не был скрягой, он очень любил тратить деньги на себя.
Ди прошел на кухню, щелкнул старинной кофеваркой, которой нужно было именно щелкать. Мыслепакеты этот примитивный аппарат принимать не умел, но зато варил замечательный кофе.
Над кухонным столом (На котором, между прочим, минимум раз в неделю готовились блюда из натуральных продуктов, что тоже делалось Ди ради женских восторгов. Всё же он был родом из двадцать второго столетия, и помнил вкус и запах настоящего мяса и настоящих овощей.) висела голозаписка. Элли – его новая пассия – накрашенная, словно куколка, немыслимо милая блядь из элитного экскорт-агентства, которую Ди решил на пару месяцев пригреть у себя в кровати (больно хороша в постели была), — Элли, в одном полотенце, кривляясь и постоянно, «случайно», обнажая правый сосок, сообщила, что ждет его у Карла Великого, в семь вечера.
Глупая девица решила, что завладела сердцем миллиардера и может из него теперь веревки вить. Ди достал фарфоровую чашку из стенного шкафчика, налил кофе, метко плеснул кофе в застывшее после сообщения улыбающееся лицо Элли – голограмма пошла рябью. Налил себе еще кофе, сделал глоток. Он почти успокоился. В конце концов, год – не так уж и мало. Можно подумать и по поводу – как там – старого тела, тела старика… А можно и в другую клинику обратиться. В конце концов, пока он чувствует себя почти замечательно. Очень вкусный кофе… А можно и испытательный авиадром рвануть, прокатиться с ветерком, не так, конечно, как по городу получилось… Или в ресторан рвануть? Замечательное место – ресторан Карла Великого – под древность, с деревянными столами. Вкусно покушать, травки покурить, с Элли уединиться в номере, а может и подружек её позвать…
Ди стало совестно, что он плеснул кофе в голозаписку. Элли хоть и была блядью, но делала ровно то, за что ей было заплачено. Отлично трахалась, могла составить компанию в любом обществе и заигрывала с Ди самыми разными способами, как, например, сегодня -вытаскивая его голой сиськой в ресторан, в семь часов вечера, сразу после окончания рабочего дня. А что от неё еще ждать, а, Ди? Ей заплачено за то, чтобы тебе с ней было интересно. А Ди было интересно с Элли, пока. В конце концов, приедешь в ресторан, она тебя разозлит, ты в ярости сожрешь немыслимой дороговизны деликатес, не почувствовав вкуса, вы под ручку, чинно, выйдите из высокомерного ресторана, выдержанного в средневековом стиле, ты за патлы кинешь девку в салон мобиля, дашь ей пощечину, она тебе, и вы займетесь бурным сексом перед затылком робота-водителя… За то ей и платится, разве не так?
Ди походил по дому в поисках тряпки. Какие тряпки, Ди, в двадцать четвертом столетии? Ничего не найдя, он покопался в шкафу, достал первую попавшуюся футболку и бросил её сверху на кофейную лужу. Футболка, стоящая пару тысяч долларов, отлично впитывала пот, но кофе впитывать отказывалась. Пришлось повозиться. Ди несколько раз полоскал футболку в воде, упорно растирал коричневую лужу по белоснежному полу. Даже Элли, за два месяца привыкшую к старомодным чудачествам Пратчетта, наверное, шокировала бы сцена миллиардера из двадцать четвертого века с половой тряпкой в руках.

И получилось почти так, как предполагал Ди. Элли вела себя отвратительно. Когда Пратчетт зашел в большой зал Карла Великого – она щебетала с неизвестным молодым парнем, сидящим за соседним столиком. Парень, увидев Ди, липко усмехнулся и отбыл в уборную. Элли же, как ни в чем не бывало, бросилась на шею Ди, как всегда, одетая в легчайшее платье из очередного суперлегкого материала. Благо, не прозрачного.
Ди уже начал возбуждаться. Больно ущепнул девку за бока, чуть с большей силой, чем требовалось, оттолкнул её от себя и сел на стул.
— Его Максиком зовут, — звонко сообщила Элли, показав пальчиком на соседний столик, пока еще пустующий. – Классный мальчик, папа у него богатый. Давай его пригласим к нам.
«Ах ты сучка.» – Злорадно подумал Ди. Официанту-человеку Ди заказал что-то там по-баварски, выпил полный бокал французского – и порядком кислого – вина. Мрачно уставился на соседний столик. А что, может и пригласить? Довести совершенно неуместную ревность к шлюхе до апогея, отодрать Элли-чертовку, да и паренька тоже, потому что, судя по пареньку, не зря он тут ошивается. Может, друг Элли, и гонорар – а как же без гонорара – разделят пополам. Очень уместно тут оказался, и больно мордашка смазливая…
— Ну что, съездил ты в клинику? – спросила Элли, одним глотком опорожнив наполовину свой бокал вина. Она уже порядком выпила. – Чуть-чуть дристанул, и к доктору побежал – слабак. – Девка нагло подмигнула, а Ди дернулся будто от удара в челюсть. Игра, не начавшись, Ди уже не нравилась. Элли часто называла его слабаком, а еще стариком и Скруджем. «Как в старом мультике,» — говорила она.. Раньше это возбуждало, а сейчас…
Элли махнула официанту. Через пять секунд он подошел к столу.
—  А есть у вас паштет по-мек-лен-бург-ски? – мило спросила она у официанта, и между делом: — Ди, почем сейчас новые яички? Дорого? – и опять официанту: — Да, будьте добры такой паштет. – Улыбнулась официанту, и даже будто погладила его по руке.
«Ах ты дрянь, — улыбнулся про себя Ди, — такой способ меня разозлить – завести разговор при официанте, высказать ему свою симпатию… Настоящая профессионалка.» Ди стало неудобно сидеть. Напрягся пенис и больно упёрся в штанину, промежность вспотела. Старик, говоришь? Все вы говорите, что я старик. Ну, дорогуша, сейчас я тебе покажу.
Ди не стал ждать своего заказа. Он поднялся, подошел к Элли и грубо взял её за руку.
— Пошли, — сказал он.
— Эй, пусти, ты что, с ума сошел? – сегодня она была в ударе – очень правдоподобно возмущалась.
Ди вытащил Элли за руку из-за стола и стремительно потащил девушку в туалет. Смазливый парень, сложив руки на груди, примостился у мраморной стойки с раковинами. Он вроде и заскучал уже. Появлению Ди с Элли он не удивился. «Сучка всё предвидела», — зло, но не без удовольствия, подумал Пратчетт. Он толкнул Элли в центр туалетной комнаты. Парню приказал:
— Раздевай её.
Элли что-то возмущенно вскрикнула, но сопротивляться не стала, умело упав в руки соседа по столику в ресторане, приятному молодому человеку. Ди сдирал с себя штаны, как вдруг вскрикнул, прижал руки к паху и с воплем упал на пол. Боль, пронзившая яички, была настолько сильной и, главное, насколько непривычной – Пратчетт не чувствовал такой страшной, нутряной боли уже много лет, — что Ди потерял сознание.

Это была настоящая больничная палата. В такой Ди был пять лет назад, когда ему пересадили желудок – последний он испортил чрезмерно острой пищей. Тогда он пролежал в больнице после операции всего одни сутки, и тогда Ди не чувствовал себя больным. Сегодня Ди Пратчетт был болен. На тело были налеплены датчики, одет он был белые одежды, и голова кружилась от уколов. Как простого смертного, его привезли в карете скорой помощи в больницу района, сделали обезбаливающий укол, еще укол успокоительный, и в полусонном состоянии доставили в геронтологическую клинику Святого Вергилия. Был вечер, доктора Уизерспуна сразу не нашли, боль прошла, и Ди провалился в беспокойный сон, в котором ему мерещились ампутированные гениталии.
Доктор Уизерспун появился через пару часов. Был он свеж, не смотря на почти ночное время, деловито ощупал Ди промежность.
— Это варикоцеле, мистер Пратчетт, — сообщил врач. – Распространенная болезнь у… тех кто не пользуется геронтологическими технологиями. Варикозное расширение вен в мошонке. Один из симптомов – сильная боль во время прилива крови к промежности, то есть при сексуальном возбуждении… Легко лечится, но в вашем случае, мистер Пратчетт, это симптом куда более серьезный. Парасимпатические связи нервной системы нарушены, начинаются проблемы с сосудами. И знаете что… Регресс, увы, идет слишком высокими темпами. Боюсь, у вас осталось меньше времени, чем я предполагал…

Конечно, Ди задал вопрос – а не могли ли вы, доктор Уизерспун, ошибиться? Мало ли – понос или варикоцеле. Моё тело накачивают гормонами и чем-там еще – вам виднее – может быть, реакция медикаментов? Дефект в выращенном органе?
Уизерспун посоветовал обратиться к независимому эксперту – если мистер Пратчетт не верит своему лечащему врачу. Доктор даже милостиво предоставил контактные данные нескольких коллег из других клиник.
Ди обратился к трем врачам, одного из которых разыскал сам. Не особо надеясь на успех. И успеха действительно не последовало. Все трое, ознакомившись с медицинским файлом, подтвердили правоту доктора Уизерспуна. Был только один вариант – пересадка мозга, в тело старика. Дополнительных три, пять, а может и все десять, лет мучений, но жизни.

Доктор Уизерспун был в очках, стало быть, немного смущен и виноват в словах, движениях, да и всем своим поведением. Неловко ему было, наверное, предлагать здоровому с виду молодцу – метр девяносто рост, девяносто вес, и одни мышцы, пусть и пересаженные, — старые, обвисшие тела стариков. Ди сидел в кресле посетителей, изображение голомонитора было повернуто к нему, и в экране проплывали одно за другим объемные изображения людей, точнее, их тел, – старых, сморщенных, обвисших, ужасных…
Ди отказался от кофе, потом что желудок напиток этот признавать перестал. Ди порядком разболелся за последнее время – скакало давление, от половины продуктов организм отказывался, и о сексе пришлось забыть. Операцию на мошонке сделали, но проблемы появились другие – о которых Ди и думать не хотелось.
От картинок в экране Ди начало тошнить – может и от голода, потому что с утра он не ел, не смотря на уговоры Уизерспуна полноценно питаться, делать хоть что-то, чтобы смягчить симптомы грядущей катастрофы тела. Но, наверное, больше от картинок. Мерзкие это были старикашки, старые.
Ди пытался сосредоточиться на выборе, но не получалось. Мысль скатывалась куда-то в сторону. Хотя бы про «сосредоточиться». Последнее время Ди витал в облаках и полноценно сосредоточиться на чем-либо не мог. А еще зрение начало ухудшаться, от голографических изображений слезились глаза.
— Давайте этого, — Ди устало махнул рукой в сторону голоэкрана. – Мне всё равно, доктор. Цену я знаю. Подберите что-нибудь по своему вкусу… по вкусу… Ну не знаю, самого здорового что ли?
Уизерспун виновато развел руками:
— Среди этих тел нет здоровых, ни более, ни менее. Сами же знаете, откуда мы их берем. Бедные кварталы, плохое питание, алкоголь и синтетические наркотики…
— Не пугайте меня, доктор, — проворчал Пратчетт.
— Всего лишь хочу, чтобы вы ответственно подошли к выбору, — Уизерспун грустно вздохнул.
— Я устал, доктор, — Ди тяжело встал из кресла. – Выберете такое тело, которое не сдохнет в муках в ближайшие пару лет. А остальное меня не беспокоит.
Ди вышел из кабинета врача, разбитый и недовольный всем.

Операцию пришлось отложить на две недели: Пратчетту пришлось решить ряд формальностей, связанных со сменой тела, отпечатков пальцев, голоса, внешности. Между других файлов, с которыми приходилось работать Ди в этом время, всё чаще попадалось изображение его нового старого тела, выбранного участливым доктором Уизерспуном. Первые дни Ди файл быстро пролистывал, отправлял в разные инстанции вместе с уведомлением о смене тела, не открывая и не проверяя формат. Но пришлось открыть один раз, второй. На третий Ди засмотрелся. Ему было неприятно, но он уже не испытывал отвращения.
За неделю до операции Ди не выдержал и позвонил знакомому менеджеру из администрации клиники Святого Вергилия. Это было незаконно, но знакомый согласился, и на следующий день Пратчетт получил файл с биографией бывшего владельца тела.
Его звали Мемфисом Асом, и был он родом из трущоб Нью-Джерси. Работал на электростанции, пил, курил, и тело своё после смерти продал геронтологической клинике, деньге же завещал своей дочери. Самый обычный бедняк, продавший собственную плоть. Ди поморщился и удалил файл биографии.
Наверное, чем уродливее внешность, — тем больше проблем в бизнесе. Несколько контрагентов создали из смены внешности и тела Ди Пратчетта целую проблему. Придирались к генокоду, к законности получения тела, к бактериологическому анализу крови, обязательному по мудрёному федеральному закону о биологической безопасности нации.
Ди добился своего. Он грозил судами, насылал адвокатов, ругался по аудиосвязи, перестав пользоваться видео. Голос у Ди был пока крепок, а тело не слушалось. Ди потерял пятнадцать килограмм и перестал держать мочу.
А тело Мемфиса Аса – к нему Ди стал относиться лучше. Это была собственность, которую он смог удержать, смог сделать законной, как мог протолкнуть в продажу бракованный авиадвижок. И, наверное, это новое старое тело было не таким болезненным, как его старое новое тело, сложенное из лоскутов здорового клонированного мяса. В конце концов, этот старик – Мемфис Ас – умер не своей смертью. Он пришел в клинику, подписал необходимые файлы отпечатком пальца, и его усыпили. Ему, наверное, осталось год или два – было ему семьдесят пять лет – или чуть больше. В клинике его могли обмануть, он ведь по условиям контракта обследование проходил в клинике. Сказали, что жить осталась пару лет, показали графики и снимки, соврали глупому деду, который, может быть, все пять протянул бы. Зато на отступных сэкономили. А скоро усыпят и тебя, Ди, как того Мемфиса. Забудешь ты, Ди, своё лицо…
Сосредоточиться опять не получалось. Ди готов был сменить оболочку. Его тело разрушалось и причиняло ему страдания, а новое – или старое – и какая разница, собственно… это тело не могло ТАК болеть, конечно же, не могло.

Господи, почему так болит голова? Почему вообще всё так БОЛИТ. Боль была кругом. В позвоночник будто вставили раскаленную кочергу. Туловище не хотело поворачиваться, спина скрипела, и Ди уже пять минут пытался встать с кровати. Колени не гнулись, а в виски отдавались удары сердца. Приняв горизонтальное положение, Ди чуть не упал – голова закружилась, его повело в сторону.
— О господи! – в голос простонал Ди.
Это было не первое пробуждение Ди после операции, десятое, но первый раз дома, а не в больничной палате. Привыкнуть Пратчетт не мог. Каждое утро тело ломило так, что вечером не хотелось ложиться спать. Его кормили таблетками, ставили капельницы, делали массажи, но всё это помогало мало. Те боли, которые он испытывал в теле Ди Пратчетта, оказались мелочью, чепухой и бессмыслицей в сравнении со натуральными старческими муками тела Мемфиса Аса. Тело Аса будто мстило новому владельцу, расцветало новыми недугами, которых в медицинской карте Аса не было. И болело, каждый день, каждую минуту и каждую секунду, сводя Ди с ума.
Элли, увидев Пратчетта в новом теле, не справилась с мимикой. Сначала глаза её округлились, а потом скривился рот. Ди ничего не объяснял девице, но и не прогонял её, хотя об этом думал. Ему была интересна реакция. И еще пара мазахистских мыслей крутилась в голове. Например, попросит ли Элли прибавку к содержанию. И как быстро она адаптируется к новым условиям работы.
Менеджер эскорт-агентства позвонил на третий день, аккуратно поинтересовавшись здоровьем уважаемого клиента. Дополнительной оплаты он, конечно же, добился. У Ди не было сил спорить. Он еле справлялся со своим телом.
Элли быстро привыкла, плавно сменив стиль поведения. Превратилась в сиделку, и однажды попыталась сделать Ди минет. У неё почти получилось, но незадолго до оргазма Ди закашлялся и чуть не потерял сознание от удушья. Мемфис Ас страдал силикозом, благо, в легкой стадии. Однако, минет был испорчен, и Элли в очередной раз не справилась с мимикой – или наоборот, играла смущенную юную деву, — она заметно расстроилась. А Ди наконец-то решил её прогнать, а адвокату приказал судиться с эскорт-агентством, хорошо изучить контракт, внести в исковое заявление любые поводы для начисления штрафов по контракту – мало ли выходок совершила Элли, приятных на деле, но противоречащих контракту… И вообще, разорить это проклятое агентство, пустить по миру Элли и сделать что-то еще немыслимо подлое.
За десять дней Ди стал сварлив и брюзглив, будто не разум управлял телом, а тело – разумом. Первый заместитель и адвокаты к его старческим истерикам будто и привыкли. И Ди привык. Он впервые почувствовал себя по-настоящему старым, после десятого пробуждения в новом старом тебе.

Была уже полночь, но в кабинете доктора Уизерспуна горел свет. Доктор работал. Справа, на мерцающем графиками и сводками столе-экране стояла коробка с шоколадными пончиками. Доктор печатал текст, сверялся с информацией на столе, бормотал что-то под нос и раз в полчаса запускал пухлую руку в коробку со сладостью. В полночь голоэкран замигал красным, пробежала яркая строка – «Пациент АМ1156 – терминальное состояние. Пациент АМ1156 – терминальное состояние…»
Доктор Уизерспун нажал несколько клавиш на голоклавиатуре.
— Ага, мистер Ди Пратчетт, — вслух, со вкусом произнес врач. – Вот и ваш черед пришел.
Доктор не без труда выпростался из-за стола, с края стола взял очки и не забыл прихватить пончик. Был он, судя по всем, очень доволен.

Ди Пратчетт умирал. Три года он боролся со старостью, и борьба эта была неравной. К концу жизни Ди начал страдать сутяжничеством. Он судился со всеми, даже со собственной компанией. Его глаза слепли и слезились, он почти потерял слух, но до последних дней собирал вокруг себя стаю адвокатов, в которую спустил почти всё своё состояние. Он несколько раз подавал иск на клинику, полагая, что его надули, всучили слишком старое и слишком больное тело. Все суды он проиграл, и месяц назад его признали недееспособным. Он старик и он выжил из ума. Не смотря на прошедшие суды, контракт с клиникой Святого Вергилия был в силе, и последние дни Пратчетт доживал в этой клинике. Ему было плохо, он не спал и почти не ел, а в этой ночью он почувствовал смерть. Он понял, что умирает.
Открылась дверь, и в палате появился доктор Уизерспун. Был он улыбчив, нижняя губа его была слегка испачкана шоколадом, а очки небрежно выглядывали из нагрудного кармана.
— Здравствуйте, мистер Пратчетт, — громко сказал доктор и сел в стул, ближе придвинув его к койке.
— У вас губа испачкана, — медленно проговорил Ди.
Доктор тронул губу пальцем, наигранно удивился, сунул палец в рот.
— Да, фальшивая нота… Не очень я соответствую моменту, верно?
Ди хотел ответить что-то колкое – колкости стали его коньком за три года скоротечной старости. Но сил не хватило. Ди замычал и завозился в койке.
— Можете не отвечать, мистер Пратчетт… Ди… Знаете, а ведь мне неудобно называть вас Ди, мистер Пратчетт, такой вы старый… — Уизерспун хохотнул. – Ди, ты, наверное, удивлен. Что это он, напился что ли? Или как ты думаешь? Нет, не напился я, Ди. Я пришел проводить тебя в мир иной. Я часто так делаю – люблю это отделение, где помирают такие, как ты – некогда вкусившие бессмертие.
Ди заворочался в койке сильнее, глаза его, было затуманившиеся, блеснули злобой.
Доктор Уизерспун перестал улыбаться. Он поднялся со стула, наклонился, поймал взгляд желтых, с красными прожилками, глаз Пратчетта и заговорил, быстро, но четко и громко:
— Ты, Ди, умрешь через пару минут. А я хочу рассказать тебе правду. Нет никакого геронтологического конфликта. Я придумал этот синдром. Главное, знать что колоть и какие таблетки скармливать пациентам. Иногда замечательные лекарства дают очень интересный совместный эффект. И мне верят. Пациенты верят, коллеги верят, потому что я светоч, я пишу монографии и защищаю диссертации. А случаев СНС пока еще слишком мало, чтобы сделать какие-то выводы. Вас бессмертных и без того не так уж и много. Да, Ди, я властен над твоим диагнозом и над твоей жизни. Ты мог бы прожить еще пару сотен лет, а может и больше. Но я так не захотел. Ты будешь одной из известных жертв СНС, миллиардер в самом расцвете сил сгорел от страшного синдрома. И боссы из медицинских и фармакологических компаний поверят в эту болезнь, даже если не удастся их доказать в независимых исследованиях. Потому что боссы эти – тоже бессмертные, и они испугаются – они уже боятся, Ди. Я изобрету лекарство, которое станет обязательным для приема всем бессмертным, я заработаю миллиарды, Ди, и смогу себе пересадить что-то еще, кроме печени. И буду жить долго, без синдрома Уизерспуна и прочей ерунды. Наверное, я сумасшедший ублюдок, но я слишком хорошо знаю бессмертных, чтобы относиться к вам по-человечески.
Доктор Уизерспун, выдохшись, откинулся на спинку стула, глубоко вздохнул и взглянул на Прачетта.
Ди Пратчетт был мёртв, и лицо его искривилось страшной маской. Бессмертный ушёл из жизни в муках. Уизерспун чертыхнулся, руками выправил черты лица, пока они не закоченели, и нажал кнопку активации робота-медсестры. Нужно было зафиксировать смерть.