О Воющей сопке ходило много жутких слухов. Поговаривали, что раньше на вершине того холма, что по сути являлся вытянутой в ширь насыпью с ровной вершиной, росло чудное дерево гикко. Ветви его были столь раскидисты, что тень их накрывала половину сопки. В той тени часто отдыхал тамошний барон. Любитель охоты, он держал свору породистых гончих, и якобы не было для него большей радости, чем укрыться от полуденного зноя под ветвями гикко вместе со своими многочисленными питомцами. Потому тот холм окрестили Гончим.
Все изменилось после Бедствия. В ту пору по окрестностям Самриша прокатилась волна насилия. Кто тогда проливал кровь — беснующаяся чернь, разбойники или рать враждебных аристократов — слухи умалчивали. Имение барона-охотника спалили, всех его обитателей придали мечу, вырезали скотину, птицу и собак, любимцев барона. Не избежало печальной участи и дерево. Падкие на все, что можно продать, люди срубили гикко, древесина которого высоко ценилась при изготовлении мебели и украшений. В погоне за наживой толпа выкорчевала даже корни гиганта, перелопатив весь холм и изуродовав его до неузнаваемости.
Никто не помнит, когда насыпь, возвышающаяся над окрестностями наподобие небольшого плато, обрела дурную славу. Местные жители стали поговаривать, что временами с холма доносится жуткий многоголосый вой. Крестьяне, трудившиеся на полях, нет-нет, да и видели силуэты страшилищ-зверей, выглядывавших из леса неподалеку от холма, а возвращавшиеся с хворостом женщины утверждали, что их преследовала волчья стая. С той поры холм прозвали Воющей сопкой.

Ночь была холодной и безлунной. С трудом продравшись через кустарник, Тровир остановился. Усталость от трехдневного перехода была чудовищной, но он пока не мог позволить себе отдых. Впереди, преграждая дорогу, вздымалась ровная, убегающая до самых болот земляная гряда. Тровир тихо выругался. Он рассчитывал выйти южнее и миновать опасное место.
Мужчина окинул взглядом соседний лес, примыкавший вплотную к холму. Наполовину вымершая пуща была скорее буреломом, в котором каким-то чудом еще росли молодые березы и осины, обвитые зарослями шиповника и ежевики. Он знал, что там не пройти даже при свете дня, как не пробраться и через вонючую топь, пролегающую слева от сопки. Знал знахарь и слухи, окружавшие холм. Последний час они не шли у него из головы. Самым же паршивым в этой ситуации было то, что обходной путь, что с востока, что с запада, занял бы лишний день, никак не меньше. Тровир уже неделю жил впроголодь. Запас воды так же был на исходе. Выбора не оставалось.
Он припомнил все, что знал о Воющей сопке. Чернь давно и упорно распускала слухи о холме, как о вместилище черной магии, зла и вообще винила несчастный кусок земли во всех бедах, валившихся на деревенскую голытьбу. При всем при этом, стоило спросить имена жертв, погибших по вине злых сил, якобы обретавшихся на холме, говоруны тут же теряли задор и умолкали. Выходило, что бояться нечего, и мрачный ореол, окутывавший Воющую сопку, являл собой простые страхи суеверной черни, какие вечно кружат над кладбищами и местами побоищ, словно стая ворон над лошадиным трупом. Между тем было здесь одно "но", сбивающее с толку сторонников фактического подхода. Всего один раз, еще несколько лет тому, деревенские так извели власть имущих жуткими историями, паническими заявлениями и прочей ерундой, что в село был послан Зверолов, чтобы раз и навсегда покончить с окутывающей сопку завесой тайн. Тот охотник был уважаемым, испытанным бойцом, и даже пользовался определенной славой. Настроенный скептически, он все же взял оружие, отправляясь на холм.
Тровир переминался с ноги на ногу, всматриваясь в плоскую и широкую, напоминавшую усеченную пирамиду, верхотуру взгорья. Он не поверил бы тому, что услышал, если бы рассказчик не был его давним знакомым с проверенной репутацией. К тому же, тот видел все своими глазами. Утром толпа отправилась на Воющую сопку. Очевидец говорил, что некоторые женщины потом еще долго кричали и бились в истерике, не в состоянии забыть изуродованного тела Зверолова, окруженного темным пятном от впитавшейся крови. Одни говорили, что раны, покрывавшие труп, были колотыми, другие клялись — те больше походили на укусы. Сам очевидец затруднялся определить, отметил только, что на теле недоставало кусков плоти, а земля повсюду была изрыта множеством беспорядочных следов. Говоря это, рассказчик менялся в лице: походило, что его вот-вот вырвет.
После этого Воющую сопку окрестили гиблым местом и избегали ходить туда даже днем, а уж ночью не высовывались даже из собственных домов. Больше там никто не погибал, но местные по-прежнему часто слышали утробный вой, доносившийся якобы с насыпи, где когда-то росло гикко.
Все эти рассказы не добавляли оптимизма, но особого выбора у Тровира не оставалось. На обходную дорогу попросту недоставало сил, к тому же он не был ни суеверным, ни трусливым. В конце концов, кандидатур для убийства Зверолова было столько, что не вместилось бы на одном свитке: начиная от своры мертвяков и кончая самой обычной стаей одичавших собак. Если так, то звери, прикончив вояку, ушли из здешних мест. Уверенность подкрепляли заявления, что в здешних окрестностях в последнее время не видели ни Проклятых, ни сбившихся в стаю псин, что могли бы угрожать жизни людей.
Знахарь в последний раз взглянул на непроглядную темень туч, застилавших небо, и двинулся к сопке. Он ступал осторожно и практически бесшумно, натренированный, собранный, чуткий. Острый слух странника различал отзвуки качающихся под ветром трав, хлопанье крыльев летучих мышей, носившихся в перелеске, а привыкшее к темноте зрение улавливало практически все, вплоть до лежащих на тропе веток. Тровир был опытным ночным скитальцем.
Уже достигнув подножия холма, надолго замер, прислушался. Наученный суровым опытом, он предпочитал лишний раз переждать и проверить, прежде чем лезть куда-то. Инстинкт и осторожность не раз спасали ему жизнь. Но на этот раз все было спокойно. Не зашуршала листва, не хрустнул сушняк. Чутье, безотчетно реагирующее на близкую опасность, так же молчало. Сейчас, замерев у откоса, всматривающийся и вслушивавшийся в ночные шумы, он поразительно напоминал затаившегося кота, таращившего во мрак широко распахнутые круглые глазищи. Все было тихо, и все же сердце Тровира забилось чаще. Где же знаменитый вой, на который бессчетное множество раз жаловались аборигены? Неужто выдумка? А если...
Склизкое, цепкое прикосновение жестких лап заставило Тровира пружинисто отпрыгнуть в сторону, развернуться в пол оборота, схватиться за меч. И беззвучно выругаться, провожая взглядом веретенообразный силуэт гигантской жужелицы, скрывшийся в траве.
Тровир разозлился на себя: он словно мальчонка, стоявший перед дольменом и не решающийся заглянуть в темную дыру, отчего страх становится сильнее, растет подобно лесному пожару, заставляя пятиться, а затем и трусливо бежать, размахивая руками. Отбросив смутные переживания и неуверенность, легко взбежал по косогору.     
Насыпь была широкой и длинной поляной. Здесь, наверху, почему-то оказалось заметно темнее, чем в прилеске. Вглядевшись внимательнее, знахарь понял причину: здесь почти не было травы, лишь голая земля, испещренная множеством угольного цвета рытвин, котлованов и ям, меж которых вздымались редкие пучки сухого травостоя. Как видно, холм действительно изуродовали люди, в поисках корней гикко перерывшие все вдоль и поперек. Тровир двинулся вперед.
Смотреть приходилось очень внимательно: пространство между мульдами иной раз превращалось в узенькую тропку, и стоило неловко поставить ногу, чтобы свалиться вниз, в липкое и мокрое глинистое месиво. Темнота обхватила его цепкими волосатыми лапами. Вместо привычных оттенков, открывающихся привыкшим к темноте глазам, впереди мелькали лишь туманно-серые очертания, неверные, призрачно поблескивающие полоски дорожек, терявшиеся меж чернеющих провалов. С каждым шагом Тровир все сильнее ощущал собственную чуждость, он был здесь лишним, не нужным — окружающее пространство подступало, сжимало и сдавливало, словно морская толща, поглотившая пробку, а она вопреки необходимости и желанию никак не может вырваться, не в силах всплыть. Вдобавок сопка оказалась на удивление большой, не менее пяти десятков метров в диаметре. Точнее сказать он не мог — темнота обманывала глаз.
И вдруг он увидел. Точнее, почувствовал. Шевеление. Впереди, в одной из многочисленных ям, что-то двигалось. Тровир замер, затаил дыхание, напружинился, чувствуя, как на руках выступает липкий пот. Во мраке вспыхнули тусклые огоньки цвета осенней листвы. Из ямы бесшумно выбрался приземистый четырехлапый силуэт, замер, безошибочно уставившись на пришельца. Следом появились новые. Послышался низкий леденящий кровь рык.
Тровир никогда не был искусным фехтовальщиком, а сравниться со Звероловами, охотниками на монстров, не мог и подавно. Он мог бы схватиться с двумя или тремя бродячими собаками без особого риска, но на своих условиях: днем и на ровной местности, желательно там, где звери бы нападали по одному. Но среди ночи, на скользкой, испещренной ямами земле...
Тровир напрягся и сгорбился. Резко и быстро сжал левую руку, вызывая магический всполох, активизирующий заклинание невидимости, запечатанное в кольце. И в ужасе уставился на перчатку, скрывающую перстень — знакомого покалывания, возвещающего о действии магии, не последовало. Он все еще видим. Чары не действовали.
Раздумывать о причинах не было времени. Первый пес уже бросился, гневно рыча, метнулся решительно и быстро, как пущенная стрела. Знахарь выхватил короткий клинок, отскочил вправо, коротко рубанул, целясь промеж горящих желтизной глаз. Тварь рухнула, и больше не пыталась подняться. Из ямы выбирались новые звери. Их было пять или шесть. Мысленно проклиная тот день, когда ноги вынесли его на просторы Самшира, Тровир отскакивал и плясал, крутился и рубил подскакивающих собак. Его выручало то, что звери не нападали скопом. Злобно ворча, они кружили вокруг, стараясь обступить жертву со всех сторон, и бросались по одному. Тровир же носился в ошалелом ритме, растрачивая остатки сил на то, чтобы не попасть в кольцо, внезапно бросался на песью ватагу и колол, затем отступал, стараясь пробиться на край холма, а вокруг него плясали ощерившиеся клыками морды, горящие злобой и голодом глаза. Он не знал и не видел, откуда появляются новые бестии, все силы и концентрация уходили на пляску между ям, на балансирование среди мульд и трещин, провалившись в которые он запросто сломал бы ногу. Он отчаянно не хотел умирать, и страх давал ему силы драться так, как никогда раньше.
Он зарубил, наверное, с десяток псин, но шавки не отступали. Черные тени появлялись снова и снова, выбирались из нор, лежбищ, ходов, устроенных в кратерах. Воющая сопка кишела ими. Собаки были повсюду. В какой-то миг силы изменили ему. Подвернув лодыжку, Тровир оступился, рухнул в котловину. Как мог быстро поднялся и глянул вокруг. Со всех сторон, возвышаясь над ним, у краев ямы стояли собаки. Сердце бешено колотилось, рубашка и куртка промокли от пота. Тровиру едва хватало сил держать меч, а ноги предательски ныли. Псы зарычали, предвкушая вкус человеческой плоти. Дикий, чудовищный вопль множества глоток, слившись в унисон, превратился в многоголосый вой, сотрясший весь холм.
Собравшись для последнего рывка, Тровир удобнее перехватил клинок, сгруппировался, наставил острие на песьи морды.
— Ну, смелее! — крикнул он. — Вы этого хотите? Давайте!
Звери прыгнули. Одновременно, со всех сторон. Ждавший этого, знахарь крутанулся на месте, завертел сумасшедшую мельницу, призванную порезать как можно больше врагов, неистово заорал. Собаки обрушились на него черной лавиной мышц, когтей и зубов.

Тровир стоял на коленях на дне ямы, отведя клинок в вытянутой после удара руке. Грудь тяжело вздымалась и опадала, взмокшие волосы облепили лицо. Он был один. В котловане никого не было.
Неловко, с трудом, прихрамывая на правую ногу, он выбрался из мульды, огляделся. Узкие тропки, теряющиеся в пересечении рытвин и борозд не были усеяны трупами зверей. Ни одного тела. Только едва заметно покачивались сухие травы, движимые призрачным дыханием ветра.
Хромая и отряхиваясь, Тровир дошел до южной части сопки и, не медля ни секунды, спустился. Не обращая внимания на боль в ноге, зашагал быстро, по направлению к городу, не оборачиваясь. Ему хотелось как можно быстрее убраться от Воющей сопки.
Колыхались кусты белой акации, шуршала древесная листва. Тонко и испуганно прокричала выпь.