Лестничные пролеты убегали верх темным угловатым винтом, изредка освещаемым вспышками тусклых ламп. Всякий раз, когда Харм поднимал голову, ему чудилось, что перед ним раскрывается портал в неведомое. Зрелище это слегка взбодрило его.
                  В здании не осталось рабочих лифтов. Привычно потянувшись, Харм ступил на первый пролет. Кругом, в пропахшей пылью и плесенью темноте коридоров валялись груды мусора, скомканных газет и осколки отвалившихся от стен плиток. Среди зловонных свертков и коробок копошились крысы. Харм оставался безразличен к зверям, а те — к нему.
              Ему в пору бы злиться — чтобы подняться на самый верх, уходила уйма времени и сил, но Харм радовался. Движение бодрило его, а времени и так оставалось вдосталь. Было три часа ночи.
               На одном из этажей перегорела лампа. Лавируя среди завалов, Харм подумал, что дом, скорее всего, скоро отключат от сети, и тогда придется брать с собой фонарь. Пока что хватало света от мобильника. Вот на исписанной граффити стене показалась мятая железная пластина кабины лифта. В кривом металлическом зеркале замаячил сутулый силуэт в толстовке, с копной непричесанных волос цвета весенней листвы. Харм поспешил убрать свет от железки — он едва не ослеп — и, зевая, прошелся пятерней по растрепанным волосам.
              Вскоре он, пыхтя от долгого подъема, добрался до чердачной двери. Замка на ней давно уже не было, но вот ржавый доводчик зверски заедал. Харм уперся в дверь обеими руками и с силой толкнул. Петли и сбившийся механизм отозвались коробящим слух скрежетом, разнесшимся, казалось, по всему городу. Дверь замерла, не открывшись и на ладонь.
              Парень, злясь на себя, в очередной раз пообещал начать ходить в спортзал, наставил худенькие, как спички, предплечья на железный прямоугольник, навалился всем весом. Доводчик ворчливо зароптал, поддаваясь понемногу и неохотно, потом вдруг пошел легко и так быстро, что Харм буквально вывалился на крышу. Закрывающаяся за его спиной дверь насмешливо скрежетала.
              Юноша отряхнулся, и, глядя себе под ноги, направился к старому кожаному креслу с подголовником и деревянным поручням, стоявшему возле самого парапета. Сдернув и положив на бетон непромокаемый тент, парень разместился с комфортом, выставив ноги и опустив голову на подобие подушки, и только тогда позволил себе осмотреть окрестности. От вида у него как всегда захватило дух.   
                Каменные джунгли центральной части города тускло отсвечивали стеклянной чешуей. Стоявшие тесной, как грибы после дождя, группкой, небоскребы, если смотреть со стороны, образовывали правильный конус, внешняя часть которого, снижаясь и редея, убегала к окраинам. Верхушку же — центр композиции, —составлял шпиль Рамонской башни, пронзавший тучи. Харм в который уже раз отметил, как странно смотрится это свинцово-фиолетовое нагромождение облаков посреди ночи, да еще в самом центре города. Вдали, если присмотреться, небо оставалось чистым. Казалось, Рамонская башня притягивает небесный водоворот.
                  Насмотревшись, юноша достал из карман толстовки три банки газировки и одну за другой поставил их в специально сделанные углубления в левом подлокотнике. Не так давно вынутые из холодильника, они уже успели согреться, но тяжесть их оставалось приятной. Харм приложил банку к щеке и с наслаждением открыл, вслушиваясь в манящее шипение напитка. Газировка улучшала тонус и помогала не заснуть. Взглянул на часы. Почти четыре.
              Худшая часть смены приходилась именно на это время. В десять, когда только заступаешь, спать не хочется совсем; относишься к этому, словно к забаве, предстоящему приключению. Еще, если подумать, толика гордости за вручаемую ответственность. А в восемь утра, когда дежурство заканчивается, уже никакого риска, и можно хоть на ходу спать, лишь бы в стены не врезаться.
              Лис все уши прожужжал ему в самом начале, когда присматривался, взять ли зеленоволосого в напарники. Да и потом, перед каждой сменой, не уставал напоминать, что-де сейчас, перед сумерками, самое опасное время.
              Харм оторвался от размышлений и прикоснулся к пирсингу в левой ноздре. Показалось, или только что через железо прошел легчайший электрический разряд? Через миг тонкая, пульсирующая вибрация охватила ряд серег в правом ухе. Что за напасть? Парень потер уши, затем внимательнее всмотрелся в "муравейник". Вроде бы тучи, по виду действительно напоминающие закручивающуюся над шпилем спираль, сгустились и потемнели.
              Харм смял пустую банку. Жестянка полетела в мусорный пакет, а парень, немного подумав, раскурочил новую. Спать хотелось ужасно.
              Они с Лисом дежурили по очереди, через ночь. Их смена длилась месяц, затем заступала следующая пара, а они отсыпались. После первой тридцатидневки Харм спал два дня кряду. Выматывался он тогда жутко и едва не завалил сессию. Потом все наладилось. Организм адаптировался к новому ритму, и все встало на поток: месяц отдыхаешь, в течение следующего через день отсыпаешься на лекциях, затем снова отдых. 
              Поначалу Харм отнесся к предложению старшекурсника как к забавной шутке. В самом деле, кто в здравом уме не засмеется, когда ему в завуалированной форме предложат спасать мир, и работенка заключается в том, чтобы не спать? Харм тогда спросил, на какой дури торчит Лис и где можно затариться таким улётным ширивом. Но Лис оказался не из робких. Посмеялся, заплатил за обед в столовой, а потом как бы невзначай предложил подзаработать, а заодно кое-что показать. И показал. В ту ночь он впервые привел Харма в полуразвалившуюся вышку в трущобном районе, да вдобавок притащил мощный бинокль. Харм сначала смеялся, потом злился, но Лис тут же заплатил аванс и заверил, что не шутит.
              Теперь каждый раз, заступая на дежурство, Харм сам брал тот самый бинокль. Поначалу поверить было трудно, но доказательства оказались разительны.
              Настроенные и сфокусированные диоптрии творили чудеса. Стоит лишь поднести бинокль к глазам, как далекая бетонная верхотура, похожая на термитную башню, превращалась в чуткую матрицу из многих тысяч прямоугольников-окон, каждый из которых жил своей жизнью. Издали небоскреб казался спящим, и лишь одна точка в первой его трети едва заметно отсвечивала робким лимонным блеском. Диоптрии мгновенно превратили желтую точку в ярко освещенное окно, сквозь которое виднелся заваленный книгами и журналами стол, за которым сидела,  подпирая голову ладонью, коротко стриженная дамочка в очках с алюминиевой оправой.  В окне стоявшего через улицу дома какой-то толстяк в смешных шортах и влажной майке наматывал километры на бегущей платформе. Бежал он небыстро, зато ухитрялся то и дело попивать из здоровенного картонного стакана. Снаружи, по ближайшей улице, волочилось такси.
              Харм сверился с часами. Три пятьдесят шесть. Теперь он еще раз, но уже внимательнее осмотрел "ночных скитальцев". Сидевшая за столом женщина вроде бы смотрела в лежащую перед ней тетрадь, но глаза ее были закрыты, а губы едва заметно шевелились, как у человека, говорящего во сне. Полнотелый спортсмен продолжал двигаться, но как-то неуклюже, механически, неосмысленно. Остекленевший взгляд его вперился в точку посреди стены. Блуждающее же такси еще какое-то время ехало, потом и вовсе замерло. Водитель положил голову на руль. Харм знал по опыту: он мог бы и ехать, и даже не попадать в ДТП, но в этот раз наступил более глубокий сон. Вот и выходило, что все, что говорил Лис, оказалось правдой.
              Харм еще долго спорил, задавал уйму вопросов. Не может же быть, чтобы все люди города, пусть и неосознанно, но спали за работой, во время чтения, вождения? Оказалось, может. Сон накатывал на них невидимой пеленой, и, засыпая, они не понимали, что спят, а просыпаясь, не помнили, что было. Рефлексирующий организм продолжал функционировать, и хоть сознание отключалось, часть мозга воспринимала нервные сигналы от органов чувств и реагировала, подчас весьма сносно. Сон подкрадывался к ним нежно и бесшумно, как воришка в перчатках и ботинках на резиновой подошве, и, ускользая, не оставлял следов.     
              Харм не сдавался. Он просто не мог принять того, что говорил старший товарищ. Разве может быть такое, что если все люди заснут хоть на миг, миру придет конец? Лис отвечал однозначно, и ответ этот был точно удар хлыста. "Но как же древние времена? — не сдавался парень. — Эпоха Рима, Греции, Вавилона, Месопотамии? Австралопитеков, наконец? Когда население было куда меньше, чем теперь, в любом случае оставались огромные прорехи, когда все спали. Разве нет?!". И тогда Лис пускался в занудное и сугубо научное повествование о энергетических полях, накоплении излучения и электрической природе любой аккумуляции. Даже студенту медицинского, слышавшему немало вычурных и труднопроизносимых слов, не удавалось понять и половины того, о чем вещал Лис. Суть монолога сводилась к тому, что закон, о котором он говорит, существовал не всегда, а сформировался совсем недавно, под воздействием различных сил, в первую очередь энергетических. Он болтал о том, что лишь недавно весь объем производимой энергии превзошел мощность одного единственного человеческого мозга. "Какие потоки информации, какое излучение! Семь миллиардов человек, и мозг каждого непрерывно производит энергию! Думаешь, она просто так рассеивается в никуда? Вспомни закон сохранения!". И Харм вынужденно бубнил, что-де энергия не образуется из пустоты и не исчезает бесследно. Тогда Лис с торжествующим видом переходил к последней части сумасшедшей теории. Юноша долго не мог осмыслить того, о чем тот говорил, но в конце концов абстрактная каша из многосложных научных терминов столклась у него в примитивное, но в общем-то верное, по словам Лиса, представление: все это гигантское излучение висит в атмосфере наподобие чудовищного купола, только не осязаемого, а тонкоструктурного, а столпами, что держат его, являются лучики-проекторы, излучаемые человеческим мозгом в состоянии устойчивого бодрствования. Стоит им исчезнуть, как эта сокрушительная масса ринется вниз и расплющит нас, как наковальня, падающая на таракана.   
              Харм только молчал и качал головой. Не сразу, но он вспомнил про последний рубеж обороны. "Часовые пояса! Если на одной части планеты сейчас ночь, то на другой стороне — день. Физически невозможно, чтобы все население планеты одновременно спало!". Лис улыбнулся широко и многозначительно. "А кто сказал, что мы говорим о населении всей планеты? Думаешь, это излучение представляет собой одну сплошную массу? Нет, дружок. Речь идет о множестве отдельных, хоть и соприкасающихся куполов, разного размера и плотности, в зависимости от конкретного социума. По нашим подсчетам, каждый отдельный купол присутствует там, где есть хотя бы миллионное население. В противном случае эту местность затрагивает другой  щит, простирающийся из того района, где такое население имеется". "То есть любой мегаполис... — начинал Харм". "Да".
              Теория была дикой, несуразной и никак не укладывалась в мировосприятие Харма. Он провел не один месяц в раздумьях над словами Лиса, но предложение его все же принял. И теперь, по прошествии двух с небольшим лет, проведенных в таких вот ночных дежурствах, ему было проще понять, осознать, допустить возможность того, о чем говорил уже закончивший мед приятель. В конце концов, мир постоянно меняется, и человек никогда не понимал до конца того, что творится вокруг.
              Периодически Харм выходил в особый чат, связывающий группу их города с такими же отделениями в других мегаполисах, регионах, странах. Оказалось, он стал частью целого сообщества, тратившего силы, время и нервы на одну простую цель: оставаться без сна тогда, когда остальная масса находится в состоянии так называемой рефлексии. И самое страшное, но вместе с тем поразительное, что он узнал: достаточно лишь секунды, одной единственной секунды коллективного оцепенения, чтобы запустить реакцию. Поразительно.
              Он уже допил последнюю банку и все посматривал на чернеющие тучи. Хищные отблески молний, прячущихся в их глубине, не нравились Харму.   
              Времени было четыре часа ночи. Или утра? Пик опасности еще не миновал. Женщина в очках продолжала пускать слюни на тетрадь, бегун свалился с тренажера и мирно посапывал на полу, чтобы потом, проснувшись, схватиться за ногу и скулить о том, как он подвернул ногу посреди тяжелейшей тренировки. Таксист, судя по всему, преспокойно храпел за рулем. 
              Харм зевнул и вытянулся на кресле. Скоро на учебу, три пары патологической анатомии — тоска зеленая. Он бы с удовольствием проспал все три на верхнем кольце лекционного амфитеатра, но второй парой стоял семинар, а у него не готов конспект. Потом, еще до первого занятия, начнет трезвонить Лис, спрашивать, все ли гладко и не забыл ли он накинуть тент на кресло, чтобы то не промокло от дождя. И на лекции не выспаться... Ничего, завтра окно, можно загулять физиологию и как следует покемарить. Спать...
              Перед глазами поплыло. Мир лучисто раскололся на сотни переливающихся кристалликов городского калейдоскопа, откуда-то донесся запах лаванды и озона, свежескошенной травы... Спать...
              На самой краю сознания, в закатной дали засыпающего разума блеснула искорка мысли "нельзя засыпать!". 
              Покрываясь холодным потом, Харм вынырнул из дремы как раз вовремя, чтобы услышать последний раскат колоссального грохота, разнесшегося по всему городу. Перед глазами промелькнуло холодное синее зарево, простершееся из черной тучи в асфальт у самого входа в Рамонскую башню. И тут же все смолкло, утихло. Тучи развеивались прямо на глазах. Сам не свой от ужаса и переживания, Харм вскочил и принялся носиться по крыше, беспрестанно повторяя: "Я же не заснул. Я же не заснул. Я же не успел...".
              Спиралевидная туча сначала стала прозрачной, затем вовсе отхлынула, как сигаретная дымка, развеваемая ветром.
               Парень оглядывался по сторонам, смотрел в бинокль и все пытался понять: жив он или мертв? Заснул он или нет? Люди спасены?
              В конце концов, он решил, что жив, и, хотя сон отхлынул, как после купания в ледяной ванне, Харм все же бросился к лестнице и остаток дежурства провел, бегая вверх-вниз по скверно освещенным пролетам.
              В ближайшие полчаса он упал и чудом не сломал руку, но не обратил на это внимания. Крысы смотрели на бегающего двуногого, как на законченного идиота, а через несколько часов позвонил Лис и еще долго отчитывал и без того раскаявшегося "остолопа".
             
***

             Главной темой обсуждения городских журналистов, властей и толпы в тот день стал загадочных и неимоверно сильный удар молнии, обрушившийся на дорогу у самого входа в Рамонский небоскреб. Специалисты, проведя измерения, констатировали, что удар был беглым и кратковременным, от так называемой микрогрозы. Они так же отмечали, что это был рекордный по силе удар: за какую-то долю секунды молния углубилась под землю на шестьдесят восемь метров.