В ночь на переломе Тебефа и Шевата спал переполненный Вифлеем. Повинуясь указанию кесаря Августа, пришёл люд записываться, каждый в свой город, и не было в Вифлееме Иудейском ни комнаты свободной, ни угла. Те же, кто не успел получить кровать, пережидали холодную пустынную ночь либо у костра под открытым небом, либо делили ночлег со скотом, либо ютились в пещерах и гротах, на которые были богаты окрестные горы.
Помимо караула, единственными, нарушавшими покой ночных улиц, были три ведомых небесным светилом всадника. Те трое – старик, зрелый муж и юноша – вошли в Вифлеем Иудейский с запада и пересекали город насквозь, держа путь на восток, и была кожа одного бела, второго – желта, третьего – черна, как царившая ночь. Подгоняя уставших лошадей, всадники вышли за пределы города и начали восхождение на холм, туда, куда падал свет звезды, и встретили нагую рыжеволосую женщину с глазами цвета ночи, сидящую на придорожном камне и неотрывно смотревшую туда, в грот, откуда лился свет лампы.
— Прочь отсюда, — сказал средний муж. – Тебе не войти туда, к нему.
— Да, — кивнула женщина. – Это меня и печалит.
— Пойди прочь, убийца младенцев. Мало ли на твоём счету душ?
— Я не собиралась убивать, — покачала она головой. – Только хотела взглянуть.
— Тебе веры нет, восставшая.
— Так же, как и во мне нет веры создателю.
Преисполнился младший муж гневом и собрался женщину ударить, но была перехвачена его рука старшим мужем.
— Чего тебе то дитя? У тебя их много, ты сама – мать легиона, — молвил старший.
Женщина закусила губу.
— Я – первая, а потому имею право. Я — свободная. Пускать меня или нет, решать царю, а не создателю.
— Ни тебе, ни змию, ни падшим, ни братоубийце – никому из легиона не разрешится подступить к царю, пока он не будет готов вас принять, — сказал старший.
— А кому решать, когда царь будет готов? Как всегда, тирану?
Вновь младший поднял руку и был перехвачен средним.
— Пойди прочь, ночная тишь, — сказал средний.
Женщина сжала тонкие пальцы в кулаки:
— Конечно, участь дитя предрешена? Выбрать оно не сможет?
— У него есть долг, — ответил средний. – Долг превыше свободы.
— Да, — печально ответила женщина. – Именно этим мы и отличаемся. Мы ценим свободу.
— Пойди прочь, лукавая.
Встав, женщина бросила прощальный взгляд в сторону грота и начал спуск в Вифлеем, всадники же, проводив её взглядом, поднялись наверх, к царю.
А из-под камня вылез, шипя, змий.

***
Где же он? Где же?
Отрок утёр рукавом заливавший лицо пот и прижал ладони ко лбу, чтобы отгородиться от палящего полуденного солнца. Перед ним расстилалась изнемогающая от зноя холмистая местность. Сколько тут пещер, гротов, овражков… Так легко спрятаться быстроногому и маленькому мальчику… И так сложно его найти. А там скорпионы, там змеи, там разбойники…
Юноша оглянулся – там, позади, лежало поселение. Может, дитя уже одумалось и вернулось? Нет, едва ли. Не успело бы.
Он обязан найти дитя – так же, как и остальные отправившиеся на поиски – найти, во что бы то ни стало, сколько бы времени на то ни потребовалось.
Время… Сколько может протянуть ребёнок в пустыне?
Отдышавшись, отрок потрусил вперёд с новой силой, моля бога о помощи – не себе, так искомому.
Спеша, он споткнулся о торчащий корень и, подвернув ногу, кубарем полетел с пригорка, рассекая руки о камни. Оказавшись в овраге, он долгое время не находил силы встать из-за боли. Но, приподнявшись, возблагодарил небеса.
Не иначе как сам бог направил его сюда.
Отрок лежал прямиком у цепочки следов, оставленными сандалами детского размера.
Собрав силы в кулак, юноша встал и, пошатываясь, пошёл по следам.
Он нашёл дитя в кустах у ручья – живого и, не считая ссадин, невредимого. Дитё сидело, обхватив коленки, неотрывно глядя на мелодично журчащий поток воды.
— Я не хотел, — всхлипнув, возвестил он, когда юноша подошёл.
Юноша молчал.
— Я не хотел, — повторило дитё, уже громче. – Я просто… Собирал в лужицы протекшую воду… А он взял лозу… И расплескал…
Губы его дрожали.
— Чем ему мешала, — дитё протянуло руку, указав пальцем на ручей. – Вода? Я не хотел, но… Но… Он поступил плохо, и я… Я случайно…
Он уронил голову на колени и заплакал.
Отрок замешкался.
— Коль ты сотворил сделанное, — произнёс он. – То сможешь и возвратить вспять. Пойдём.
Он взял дитё за руку, и подчинилось оно, плача, и пошли они назад, в поселение.
И было встречено их возвращение с ликованием, но осторожным, ибо витала в воздухе тревога. Родственники обступили уже успокоившееся дитё, но оно, молча и властно раздвинула руками небольшую толпу и пошло в дом Анны Книжника, туда, где Анна, и жена его, и дети их убивались над беспричинно ослепшим первенцем своим.
Юношу отвёл в сторону отец.
— Помни, сын, — горячо зашептал он, схватив первенца за плечи и опустившись перед ним на колени. – Пока ты жив – ты обязан любой ценой защищать дитя. Даже от него самого. Он очень важен, в нём – судьба нашего народа. Помни, Иуда…

***
… и, закинув верёвку на ствол осины, завязал узел, а затем – петлю, встал на камень, просунул голову, и спрыгнул…
… и, уже задыхаясь, сквозь застилающую глаза пелену узрел он отрока в одеждах белоснежных, с очами голубыми и лицом чистоты ангельской. Клонящееся к горизонту солнце просвечивало его розовые уши и придавало светлым кудрям соломенный свет. По правую руку от отрока стоял бородатый муж в одеждах из конопляной ткани, с суровым взглядом из-под тяжёлых бровей. В правой руке сжимал муж рубило каменное, и орудие это, как и руки мужа, кровью было окроплено, и невозможно было смыть кровью сию. По левую же руку от отрока увидел он женщину, с ярко-зелёными очами и рыжими, ниспадающими до пояса волосами, вокруг чьего нагого стана вился зелёный змий.
И мрак, сгустившийся было перед его взором, развеялся, и увидел он, как отрок делает шаг вперёд и протягивает ему руку…