Доигрался в пострелушки?
Сырой, почерневший от плесени пол оказался моим последним пристанищем ветерана Зоны Отчуждения. По самолично врученному званию. Вонь отсыревшей штукатурки в плотно набитом пылью помещении забытой всеми советской коммуналки, оказалась последним уютом заблудшего под указаниями гордыни и никчемной храбрости сталкера. Это я разлегся на полу, крепко сжимая рваную рану на ноге. Свободной рукой пытаюсь прекратить кровотечение при помощи жгута.
Легенда Зоны? Как чертов Стрелок?!
Боль пропитала меня с ног до головы, постепенно кусками вырывая из моей головы способность к полноценному мышлению. Я больше был похож на озверевшее животное, загнанное в угол роботами охотниками без функции жалости. Я скалил зубы, выл, пуская противную пену изо рта. В голове крутилось лишь отвращение к самому себе. От человека можно ждать пощады с минимальным, но реальным шансом.
На первом этаже я слышал топот, увы, нечеловеческих ног. Члены фанатичной до безумия секты – это роботы без функции жалости. Монолитовец несет в себе единую программу «Убей неверного!».
Хотя внешне это все те же люди…
Вот так, все обманчиво. Я пришел в Зону, желал дотянуться до заветного богатства, мечтал прославиться, стать легендой этого проклятого нарыва на теле планеты.
Хотел? Мечтал? Дурак!
Вот он, результат. Трясущейся рукой я тянусь к ремню своей винтовки, хватаю его и подтягиваю оружие к себе. Так, теперь попробую опереться локтями на подоконник. Хорошо, получается. Я приложился к оптическому прицелу. Трое фанатиков караулили двор. Столько же патронов в моем последнем магазине. И раз меня загнали в угол роботы-охотники, пожалуй, покажу последний оскал осознавшего безумие самооценки животного. Забираю с собой троих монолитовцев.
Зачем все это?
Хотел укусить сладость высшего общества, а лежу на гнилом полу брошенной квартиры, посреди Припяти. Кто-то располагает иначе. Я отбрасываю винтовку и снова предаюсь болевому окоченению рассудка. Тело обмякает.
Детство. Вижу себя маленького и неразумного. Какой был, такой и остался. Но это сейчас не важно: ведь я ничем не обременен, я просто должен ходить в школу и делать уроки, после — гулять и радоваться самому прекрасному жизненному этапу. Дома я наотрез отказывался от дружбы с отцом. Он часто подходил ко мне и предлагал провести вместе время. Он был слишком стар и неинтересен мне. В основном, из-за запретов. Он не разрешал мне лазить на стройку, а я все равно полез. Мы там прятались с друзьями, чтобы покурить. Насладиться чем-то далеким от нас, побывать в оазисе крутости.
Не за этим ли я полез в Зону? За оазисом чего-то недостижимого…
Отец не разрешал мне лазить на стройку, и я за это отталкивал его, его чувства. А в один прекрасный день я свалился с третьего этажа этой самой стройки, с сигаретой в зубах. «Вкусно тебе было, идиот?» — я мысленно закричал на того мальчишку, дурака, упертого раба деградировавшей компании.
Мое сознание выстрелом вернулось в реальность, и я тут же зарыдал. Как рыдал тот, оставшийся в далеком прошлом, мальчишка, лежа на руках у отца, который бегом тащил его до больницы.
Теперь я лежу в забытом всем миром месте, жду, когда охотники-роботы надругаются над моим трупом. Для них я был желанным куском мяса.
— Отец! Забери меня, унеси на руках! Прошу!
Нет, так не бывает. Отец давно умер. А я получил последний жизненный урок. Не полез бы я тогда на стройку ради сомнительного удовольствия — сейчас не лежал бы под окном Припятской коммуналки, где остался лишь скелет советского дивана.
Я увидел призрак отца. Он сидел на этом самом диване. Его грустный взгляд сверлил меня, вызывал ураган стыда в моем сердце. Отец выглядит очень уставшим. Его голова покрыта ранней сединой разочарований. Надо было дружить с ним.
Отец, прости! Слышишь?
Я залезаю в разгрузочный жилет и достаю последний аргумент – гранату. Знаете, господа охотники, хрен вам, а не новая заметка в блокноте учета отстрела неверных. Я срываю чеку и плотно прижимаю рычаг. И почему я обо всем жалею, когда уже поздно?
Они уже рядом. Слышу их переговоры. Предложения мне сдаться и вступить в ряды Монолита. Может они и не такие уж и роботы…
Какая разница? Урок я должен усвоить раз и навсегда.
В комнату ворвались. Я смотрю на призрак отца, сквозь пелену слез, и разжимаю руку с гранатой. Разрывающий слух хлопок, мгновенно сменившейся глухой тишиной, последнее музыкальное произведение в жизни раскаявшегося бродяги. Лишь в провалившемся в эту секунду сознании ко мне пришел последний эпизод покаяния. Стало гораздо легче.
Прости меня, отец!